Ксавье Монтепен - Кровавое дело

— Что же делать, доктор, если я верю вам безгранично? Я верю вам и надеюсь на Бога! В котором часу вы будете делать операцию?

— После утреннего обхода, в одиннадцать часов.

— Могут ли присутствовать при ней лица, интересующиеся моей дочерью?

Анджело немного помолчал для вида: в присутствии многочисленных свидетелей его не смогут обвинить впоследствии ни в чем, кроме неловкости.

— У нас это не полагается, но для вас я сделаю исключение.

Доктор знал, что Оскар не явится на операцию, так как ночью он будет убит.

— Благодарю, благодарю от всей души… вы добрый…

Пароли удалился.

Эмма-Роза бросилась в объятия матери. Анжель поцеловала дочь и ушла.

Первый визит ее был к господину де Жеврэ, которому она сообщила о решении доктора Пароли.

— Я хочу присутствовать при операции, — сказал он.

Анжель отправилась на улицу Невер.

Леон обрадовался. Рене Дарвиль взял на себя известить Софи и Оскара, а также попросить последнего сходить в Батиньоль к верной служанке Катерине.

Анжель поблагодарила друзей за то, что они избавляют ее от лишних хлопот, и отправилась на улицу Бонапарт.

Товарищ прокурора был дома.

— Она прозреет! — воскликнул он, выслушав Анжель. — Новое счастье! Жизни моей не хватит, чтобы выразить мою признательность доктору Пароли!

Анжель позавтракала с бароном де Родилем, а затем вернулась в больницу.

Леон Леройе и Рене Дарвиль отправились прежде всего к Оскару, но напрасно стучались они: дверь не отворялась.

На вопрос молодых людей об Оскаре консьерж ответил, что он ушел еще с утра.

— Мы зайдем попозже, — сказал Рене, и друзья отправились к Софи уведомить ее о решении доктора.

Позавтракав, они вернулись к Оскару. Он все еще не возвращался.

— Что же нам теперь делать? — спросил Леон.

— Он, наверное, вернется ночевать, а так как у него привычка желать нам спокойной ночи, то мы и воспользуемся этим случаем, чтобы известить его.

А Оскар Риго в это время раскутился вовсю в маленьком ресторанчике, куда друзья зашли отпраздновать выздоровление Сухаря. Они провели за столом четыре часа.

Ветер переменился. Темные, свинцовые тучи неслись по небу. В воздухе запорхали первые снежинки.

Выйдя из кабачка, Сухарь не успел сделать и двух шагов, как начал шататься из стороны в сторону.

— Ой, ой, старина! Ходули-то, кажется, поразмякли! — рассмеялся Оскар.

— Совсем как ватные, — пробормотал Сухарь и прислонился к какой-то вывеске, чтобы не упасть. — Все вертится, — продолжал он, — как карусели в Нейи… дома пляшут… да… вышел я… говорить нечего. Я думаю, что нам сегодня уже не придется сходить в Батиньоль.

— В таком случае пойдем ко мне.

— Да, да, пойдем к тебе, да поскорей, а то, знаешь, мне все кажется, что я сейчас полечу вниз головой.

— Ну, уж это совершенно лишнее! Возьми меня под руку да подбодрись малость. Моя конура близко, а там тебе готова большая, спокойная кровать.

Сухарь, голова которого страшно кружилась, уцепился за руку Оскара, как утопающий, и оба друга отправились на улицу Генего.

Наконец они добрались и с грехом пополам доползли до третьего этажа. Риго отворил дверь и отвел друга в свою комнату.

При виде кровати Сухарь вздохнул с облегчением, как мешок грохнулся на мягкий тюфяк и заснул моментально, захрапев, как фабричная труба.

— Так, так, спи, душечка, — приговаривал Оскар, — теперь до утра протрубишь.

Он прикрыл его одеялом.

— Спекся, нечего сказать, здорово спекся! Ну да ничего, по крайней мере, я схожу к Пастафролле. Раз негодяй знал покойного Донато, он, вероятно, и сам хаживал туда иногда.

Оскар тщательно затворил за собой дверь и ушел.

Ночь уже наступила.

Выйдя из дома, Оскар не заметил, человека, одетого в длинное пальто с высоко поднятым воротником и мягкую шляпу, края которой были низко опущены, так что совершенно закрывали лицо.

Незнакомец прогуливался по тротуару, как раз против дома, где жил Оскар, и как будто подстерегал кого-то.

Бывший носильщик пошел быстрыми шагами. Неизвестный последовал за ним.

Оскар перешел Новый мост и направился к станции дилижансов, ходивших от Лувра до Тронной заставы, и уселся в отходящую карету.

Погода совсем испортилась. Снег повалил густыми хлопьями, гонимыми сильным северо-восточным ветром.

Но это не помешало человеку в длинном пальто и мягкой шляпе храбро взобраться на империал, хотя внутри карета была еще далеко не полна.

У Тронной заставы Оскар вышел. Закутанный человек поспешил в свою очередь слезть с империала и последовать за ним, стараясь ни на минуту не терять его из виду.

Увидев, что Весельчак направляется в кабачок Пастафроллы, незнакомец счел за лучшее остаться на улице. Он спрятался в выступе двери какого-то подъезда и стал ждать, как охотник поджидает дичь, готовящуюся улететь.

Было шесть часов вечера.

Сухарь проспал целых два часа как убитый; но вот винные пары начали мало-помалу улетучиваться.

Он проснулся. Голова его была тяжела, как пудовик, во рту страшно пересохло.

— Я хочу пить, как скотина, — пробормотал он, приподнимаясь на локтях. — Весельчак, старина, дай мне попить!

Но Весельчака не было, и на просьбу Сухаря не последовало никакого ответа.

— Черт возьми, — забормотал Сухарь, не без труда садясь и не совсем ясно припоминая, что с ним, — он меня бросил, этакое животное! Куда он меня завел?

Он попытался сойти с кровати, но голова его страшно кружилась, а ноги подкашивались. Сухарь порылся в кармане, нашел спичечницу, не без труда достал спичку и зажег ее.

При слабом блеске огня он оглядел комнату и успел увидеть, что около него на ночном столике стоит подсвечник с крошечным огарком. Он зажег его и стал оглядываться.

Теперь он смутно припомнил, что уже видел это место. Память возвращалась к нему.

Сухарю удалось стать на ноги, и, шатаясь и рискуя растянуться, он обошел всю комнату, отыскивая воду.

Он взял огарок, поставил на ладонь и отправился на рекогносцировку в другую комнату, тщательно осматриваясь кругом.

На полочке Сухарь вдруг увидел бутылку бордо, схватил ее и отправился обратно в спальню Оскара.

— Ба, это вино! — воскликнул он в радостном удивлении. — Да еще и настоящее, а не то что дрянь какая-нибудь! Как чудесно пахнет!

Он приложился губами к горлышку, запрокинул голову и принялся пить длинными, продолжительными глотками. Наконец он остановился, чтобы перевести дух.

Тут случилось нечто удивительное: Сухарю показалось, что на глаза его упала тяжелая черная завеса, в голове зашумело, в ушах зазвенело, а пальцы, державшие горлышко бутылки, впились в него и судорожно скорчились.