Владимиp Югов - Человек в круге

- Я побрился вашей бритвой. Ничего?

Бодрый, свежий, готовый к выполнению задания генерала Ковалева, бывший сержант Шаруйко приятно улыбался.

- А чего бы выходить не побрившемуся? Правильно сделал! Еще бы наладил пошамать... Там, в тумбочке, все. И кипятильник там. Чай тоже найдешь. А хочешь - возьмешь кофе.

Я пошел в ванную, и вскоре сидел под холодным душем и охал, и ахал. Все из меня выходило плохое, злое и дерьмовое. Я верил, что Шаруйко не играет. Он был вчера, может, впервые за последние годы честен и искренен. И впервые он предает своего генерала.

Когда я вышел из ванной, на столе было по-царски все приготовлено.

- Я же был хлебником! - Шаруйко засмущался, помогая мне отыскивать запропастившуюся куда-то майку. - Похолопствовал и тамочки! Ну с умом холопствовал! И тут... Я помню, что вчера сказал...

Я показал на стены и на уши.

- Здесь нет. Я знаю, где есть.

- Ты вчера сказал, что Павликова живет на даче, верно?

- Ну?

- А еще кто там?

- Мой кореш присматривает. Поэтому положиться можно.

- А Елена Зиновьевна, как там устроена?

- Она по вызову к Ковалеву ездит.

- У Ковалева есть жена?

- Жена у него померла при загадочных обстоятельствах. Лишь дети. Но у них нет общего языка.

Мы долго копались с Вячеславом Максимовичем в его библиотечке выбирали книгу по объему и формату, которая бы ему понравилась. Он завелся, волновался, вышагивал по кабинету, рассуждал, что дать на обложку, как отобразить на ней и человеческий фактор (то есть, я понял так, что он хочет, чтобы на обложке фигурировал и его портрет, пусть на втором плане, пусть на фоне каких-то масштабных дел общества, которым он руководит).

- Важно! Очень важно все предусмотреть! - рассуждал Ковалев, вымеривая еще не такими и старческими шагами свой кабинет. - Вот погляди! Леонид Ильич, он этому посвящает немало времени. Я говорю о мемуарах. Пусть брешут, что пишет не сам. Ты думаешь, я сам буду писать?

- Писать буду я за вас. Если вы, конечно, не против.

- Ха! Не против! Да с великим удовольствием! Что бы мы тогда сидели с тобой? Ты вон как размахиваешься в газетах, на целые полосы!

- Но вам придется со мной посидеть немало вечеров. Главное, подобрать материал.

- Да материалу - завались. Вся жизнь моя была на виду у народа. Я это не скрываю.

- А чего вам скрывать! Вас хотел кое-кто лягнуть, сам получил!

- Ты имеешь в виду этого кукурузника, что ли? Никитку? Да дурачок! И не только дурачок. Преступник! Он Сталина закопал. А можно ли было так? Постепенно! Постепенно. Постепенно. А то - трах, бах! Нате вам! На весь мир. В позор втолкнул главное - чекистов. Слава Богу, мы есть, низовые. Мы никогда в это не верили. И никогда этому кукурузнику не простим.

Ковалев насторожился, прямо зыркнул на меня, когда я сказал о документах, которые мне бы понадобились. Но я сразу его успокоил: не беру же сразу их, с собой! Это мы будем делать за беседой, смотреть, что выгодно в книге показать, что не стоит показывать.

- Конечно, так и будем, - сказал Ковалев, уже генеральским голосом. Иначе-то выйдет, как у этого кукурузника.

- Мы этого не допустим. Статья о вас должна быть самой сильной, главной.

Он помолчал, потом, смерив меня таким ироническим взглядом, сказал:

- Не пойму я тебя! То ли ты насмехаешься, то ли у тебя такой стиль уговорить человека.

- Да со всеми разумными людьми я так и говорю. Ну а как же иначе?

- Ладно, ты не обижайся. Книжку делать, понимаю, сложно... А ты чего хотел опять встречаться с Мещерскими?

Вопрос не застал меня врасплох. Я подготовлен был к нему Шаруйко.

- Я и не собирался с ними встречаться, - сказал я, как можно равнодушнее. - Однажды я с ними, правда, встречался. Это когда писал о том, чтобы сержантов заставы реабилитировали. Вышло неловко, недовольны были они. Хотя говорили же о том, о чем я написал.

- Ну ты связался с евреями!

В прошлый раз Ковалев мне так же примерно сказал. Постоянен, не отступает от своих убеждений.

Мы, уже спокойнее, опять вернулись к будущей книге. И он уже мне, кажется, верил. Я теперь был умней, не настораживал его своей лестью. "Нет, - думал я, - лесть тут не подходит. Тут нужен другой метод".

Я думал, как его расколоть. Я должен его расколоть!

Во что бы то ни стало должен добраться до сути.

...Я пришел вскоре на дачу Мещерских. Там нашел Павликову. Нельзя сказать, постаревшую и подурневшую от всего того, что пришлось ей пережить. Это была просто сорокалетняя женщина, как многие работающие предостаточно и тяжело. Она управлялась на даче Мещерских во многих должностях: уборщицы, поварихи, садовника, огородника... Но, как я понял, и платили ей немало. Во всяком случае, живя в отдельном домике-времянке в глубине дачи, она имела приличную обстановку, неплохую кухню и сравнительно хорошую одежду. Я попал на обед. Детей за широким столом из дуба было четверо. От одиннадцати до пятнадцати лет. Все они, когда я вошел, встали. Или приучили их так в школе, или тут Мещерские заставляют вставать, когда приходят.

Меня посадили за стол, и я не сопротивлялся, время было обеденное. После кофе Ковалева и поесть не мешало.

Павликова налила мне тарелку красного наваристого борща и положила, как всем, кусок мяса. Она пододвинула ко мне горчицу, соль, перечницу.

- Добавляйте на свой вкус, если что у меня не так.

Но все было и так вкусно.

Я не спеша ел. И семья ела не спеша.

- Одного не хватает, - сказала Павликова. - Уже взрослый. В ПТУ учится. Саша наш.

Дети посмотрели на мать, удивляясь, чего это она рассказывает мне о Саше? Они, видно, привыкли не отчитываться перед другими.

- Я его помню, - стал вспоминать. - Мы его тогда посадили с шофером.

- Да. Клеенки не хватило, чтобы хорошо закутать. Эти были маленькие, а на него требовалось клеенки порядочно.

Мы потом, пока не ушли дети, молчали. Как только хлопнула калитка, и веселый детский гам послышался в той стороне, куда они направились, Павликова, изучающе глядя на меня, спросила:

- Вы так приехали ко мне? Или по какому делу?

Я поблагодарил за обед и уклонился вначале от ответа.

- Нет, вы все же скажите? А то я беспокоюсь.

- А чего вам беспокоиться?

- Понравится ли все это моим хозяевам.

- Старым? Или Елене Зиновьевне?

- Скорее, старшим. Она-то... Она ничего не скажет. Но она не хозяйка здесь.

- Но живет-то здесь она?

- Нет, родители это понимают, не мешают ей. Но со мной они говорят как хозяева.

Я присел на стул бочком и, сам не знаю как, спросил:

- Скажите, как по-вашему, почему полковник Шугов перешел именно на участке границы заставы, которой командовал ваш муж?

Она не растерялась, медленно вытерла стул, села напротив меня.

- Вы садитесь удобней, - сказала поначалу. - Чего вы так бочком? Вроде - порх и улетели?.. Почему перешел именно у нас? А вы не догадались?