Владимиp Югов - Человек в круге

Интересно то, что после этой злой размолвки Ковалев сам позвонил мне. И говорил как ни в чем не бывало. "Ну что с книжкой? Ты не вороти носом. Мне она нужна, а ты заработаешь прилично. Плюнь на то, что грозил, разотри". Я ему стал нравиться больше такой, огрызающийся...

И я перебирал бумажки, фотографии, справки. Вячеслав Максимович Ковалев. Бедное детство в сельской семье. Восемь детей. Он самый младший, любимчик отца. Отец контуженный. Умерла мать. Славик был активистом: ночью Славик приносил в дом пшеницу, просо, нередко мясо и масло. Потом о них на селе недобро говорили, но в то уже время, к зиме последней, Славика тут не было: он учился на летчика, и это тогда было почетно. Приезжал весь в значках, в кожанке, лихо отплясывал дома чечетку, говорили, что - как в кино американцы.

Уезжал из отпуска с приключениями. До этого "врезался" в двадцатидвухлетнюю вдову Клаву, мужа которой забили ребята соседнего села за ухарство. Говорили, молодого лейтенанта любовь так взяла в свои шершавые руки, что он дважды падал в обморок, когда в доме говорили:

- Клавка сегодня принимала председателя артели.

Даже, на что контуженный, его отец, тряся головой, выговаривал:

- С-сучка в женском виде!

Клавка сама пришла в дом, когда ей рассказали о лейтенанте и его такой нездешней страсти: тутошние мужики любить - любили, но тихо, без надрыва и истерики. В доме уже, рядом с контуженным, однако неглупым и работящим отцом Вячеслава, находилась миловидная, ладненькая, манюсенького роста женщина, мачеха. Клавка ей и зашептала на ушко:

- Оставила бы нас поговорить с товарищем лейтенантом...

Никого в доме на тот час не было. Мачеха уважила Клавкину просьбу, но как женщина подглядывала в окно, что они там делают. Клавка бесстыдно сняла кофточку и прижимала свои полные груди к лицу красивого летчика...

Через много лет Вячеслав Максимович повторил подобную влюбленность. И объектом его была уже другая женщина. Блистательно она к тому времени расцвела. Муж привез ее, наверное, на учебу с собой не зря. Соблазн был для таких, как генерал Ковалев, великий.

Лена потом рассказывала Павликовой: один генерал упал в обморок, когда танцевал с ней. Генерал был этот - председателем какой-то комиссии, которая проверяла академию, где учился ее муж. Генерал потом писал ей письма такого свойства: к нему вернулась-де молодость, ибо в молодости случилась с ним подобная история.

Леночка была тогда в светлом платье, ее великолепные ноги, на которые всегда заглядывались мужчины, просвечивались через редкой красоты ткань, и этот генерал это все видел, как во сне, и он просил Леночку, пожалуйста, простить за такую, не мужскую слабость: Боже, упасть в обморок!

Эта комиссия генерала потом вдруг занималась немаловажным, скорее, даже сверхважным: раскрытием диверсии в академии. И генерал Леночке признался, когда пошел провожать ее, что дело архискверное! В то время вся группа Павла Афанасьевича Шугова вынуждена была коротать время в наспех оборудованных помещениях летнего лагеря. Группа была специально вывезена туда на время проверки.

Генерал все рассказал Леночке про себя. Недавно поместил в больницу жену, теперь временно холостякует... И не соизволит ли Леночка принять приглашение посетить его обитель? Ведь он, между прочим, держит на контроле это архискверное дело!

Леночка сказала: а почему бы и нет? Хочется посмотреть, как временно живут одинокие мужчины.

- Нет, нет! Я не одинок! - возразил генерал слишком горячо. - С тех пор, Леночка... Я скажу о банальных вещах. И скажу банально... Но с тех самых пор, как я... упал в обморок, я стал не одинок!

Она засмеялась:

- Неужели я виновата в этом?

- Леночка, конечно, вы. Смешно, правда? Но я рядом с вами молодею. Собственно, я начинаю понимать, почему тогда, в седую старину, пожилые люди так украшали себя молодыми женами. Я когда теперь думаю об этом, мне невмоготу.

Генерал открыл дверь замысловатым, неестественно длинным ключом. Она посмотрела на него с иронией, однако он заметил, что теперь это самый модный, самый надежный замок. Он говорил это полушутливо-полусерьезно. И она поверила ему уже в пятикомнатной квартире-музее, где все было настолько тщательно и с любовью подобрано, что, если бы и нашлись глубоко разбирающиеся, со вкусом люди, они бы не смогли ни к чему придраться. Здесь была старинная, но не пахнущая тленом мебель, а вызывающая приглашать осмотреть ее, пальчиком одним дотронуться вначале, затем бережно и с любовью погладить, восхититься, вобрать в себя здешнюю, божественно сотворенную кровать, низкую, итальянского образца, сделанную лучшей фирмой, которая пользуется всемирной славой; этажерку, куда можно, отстегнув от ушей, удобно уместить в нише серьги; необыкновенную люстру, ровно освещающую сказочно подобранный, квадрат к квадрату, пол... Чего тут только еще не было!

Ее терзала одна мысль: когда он, этот пожилой красавец-генерал, начнет приступ? И это волновало, воображение ее было вспыхивающим. Кроме этого, она давно не жила с Павлом Афанасьевичем. Не жила с тех самых пор, когда, после того самого вечера, он осудил ее за то, что она искусственно взбодрила и себя, и окружающих, надев такое тонкое, пусть и красивое, платье, через которое все можно рассмотреть. Его ревность не имела границ, и в этот раз она решила его проучить. Но все это давалось им с трудом, и две недели они спали порознь, а потом вдруг эта отправка группы в летние казармы...

- Коньяк? Водочка? Вино?

Он упрашивал учтиво. Он уже переоделся. И как ни странно, без формы он выглядел намного моложе, интереснее и значительнее. У него была гордая седеющая голова, широкий лоб, прямой и красивый нос, полные и жадные к любви губы. Он чуточку уже пах духами, и нежный этот запах постепенно молодую женщину тревожил, тревожил все больше и больше.

- Кто будет хозяйничать? - спросила она.

- Как пожелаете. Я бы на вашем месте сходил в ванну, можно освежиться. А я пока приглашу нашу домохозяйку Марью Ивановну. Она здесь, рядом. Минута хода.

- Идет, - кивнула она головой.

"Я не хочу, - сказала она себе, уходя в ванную. - Я здесь не первая и не последняя". Но тут же, второй, какой-то чужой и очень взвешенный голос перебил: это архискверное дело, Боже! Ведь в самом деле - скверно, если впутать в историю мужа... А потом... Генерал не падал в обморок от других! Он упал рядом с тобой!

Она или шутила, или просто издевалась над ситуацией, в которой оказалась.

Когда она вернулась из ванной, все сияло на столе, и было это уважительное серьезное угощение. Даже в доме ее отца, жившего всегда нескудно, такого сдержанного обилия и величия стола не было. От икры, балыка, арбуза свежего и крупного инжира, ананасов... Скорее, можно было бы что-то пропустить, не назвать, чем вспоминать, чего тут не хватает.