Мери Райнхарт - Дверь

Я остановилась и позвала собак. Не хотелось покидать тротуар, где было сухо и сравнительно безопасно, и искать их на сыром, сплошь поросшем деревьями и кустарником Ларимерском участке. По правде сказать, я просто боялась туда идти. Ведь что-то удерживало собак на месте. А если это был кто-то? Сейчас я совершенно уверена в том, что когда я, наконец, бросилась бежать, то ожидала увидеть рядом с собаками Сару, без сознания или мертвую. Я бежала как одержимая, не разбирая дороги. И, конечно же, упала — правда, всего один раз, — зацепившись ногой за какую-то старую ржавую проволоку, и ударилась так, что несколько мгновений не могла прийти в себя.

Далеко, в конце участка, я нашла собак, но одних, без Сары. Если до сих пор было непонятно, почему они не прибежали на мой зов, то теперь эта тайна разъяснилась.

Они не могли двинуться с места. Кто-то просунул сквозь ошейники веревку и с ее помощью привязал их к дереву. От радости, что их нашли, собаки крутились на месте, пытаясь лизнуть меня в лицо. Узел оказался невероятно тугим, так что мне понадобилось несколько минут, чтобы их отвязать.

Однако позднее, отвечая на вопросы, я так и не смогла вспомнить, что это был за узел.

Кругом была непроглядная темень. Далеко позади меня, на тротуаре, уличный фонарь освещал место, где начиналась тропа, которая почти сразу круто сворачивала и спускалась к парку. Ларимерская пустошь представляет собой как бы треугольник, одна из сторон которого примыкает к моему участку, а другая к улице, тогда как гипотенуза проходит вдоль глубокого оврага.

Несколько секунд я отчаянно звала Сару, потом приказала терьеру искать ее.

— Ищи, Джок, ищи Сару.

Но он лишь гавкнул в ответ, и в следующую секунду обе собаки исчезли в темноте.

Меня, однако, не покидало странное чувство, что Сара должна быть где-то поблизости. Все же, боясь оставаться здесь одна, я повернула к дому, где и нашла обеих собак, которые с визгом скреблись в парадную дверь. Я разбудила Джозефа и заставила его пойти со мной на Ларимерский участок. Он с револьвером и я с фонарем в руке представляли собой, должно быть, весьма странную и подозрительную пару: двое пожилых людей, причем Джозеф был полуодет, бродящих ночью по пустырю. Об этом, похоже, подумал и встретившийся нам полицейский, который совершал здесь обход.

— Потеряли что-нибудь? — в голосе полицейского звучало подозрение.

— Пожилую женщину довольно плотного телосложения, — ответила я чуть не плача.

— Ну, с этим, думаю, у вас будет все в порядке, — заметил полицейский. — Вот если бы вы потеряли здесь кольцо…

Все же мой рассказ произвел на него некоторое впечатление.

— Вы говорите, они были привязаны к дереву? К какому?

— Вон к тому, — показала я. — Мой дворецкий как раз сейчас его осматривает. Веревка должна быть где-то там, рядом с деревом.

И тут Джозеф ошеломил меня.

— Мадам, — крикнул он, — здесь нет никакой веревки!

И действительно, веревка исчезла. Искал полицейский, искали мы с Джозефом, но ни веревки, ни Сары найти не удалось. Полицейский, решив, очевидно, что все это было лишь моей причудой, забыл о своих подозрениях и, похоже, даже развеселился.

— Вам лучше отправиться сейчас домой, мэм, — убеждал он меня, — а утром снова приметесь за поиски.

— Но здесь же была веревка, я едва смогла ее развязать!

— Конечно, конечно, — согласился он, пытаясь меня успокоить. — Может быть, леди, которую вы ищете, сама и привязала собак. Вероятно, ей надо было уйти, а собаки мешали.

Возможно, он был и прав, но в глубине души я не верила этому, зная Сару. И тут я подумала: а знаю ли я ее? Я знала невозмутимую, флегматичную Сару, то есть знала ее лишь с внешней стороны. А какой она была на самом деле? Меня как обухом по голове ударило, когда я сообразила, что не знаю даже, есть ли у Сары какие-нибудь родственники, которым могла бы сообщить о случившемся!

— Сейчас вы пойдете домой, — полицейский говорил со мной, как с малым ребенком, — а утром увидите, что она вернулась. Если же она не придет, дайте мне знать.

Последние слова он произнес уверенным, авторитетным тоном, как бы говоря: положитесь на меня, я — закон и все улажу.

На следующее утро шел дождь, все вокруг выглядело унылым и серым. Часы показывали восемь, и я позвонила, чтобы принесли завтрак. Если у меня и были какие-то надежды на возвращение Сары, они сразу же улетучились при взгляде на мрачное лицо Джозефа. Я выпила немного кофе, а в половине девятого ко мне в своем роскошном пеньюаре, накинутом поверх цветастой пижамы, зевая, вошла Джуди.

— Ну, и что же она сказала в свое оправдание? — спросила Джуди с порога. — Можно, я позавтракаю здесь с тобой. Ненавижу есть в одиночестве.

— Кто сказал?

— Сара.

— Она еще не вернулась.

— Что? Но ведь я слышала. С двух и почти до трех ночи она все ходила и ходила над моей головой, так что я чуть с ума не сошла.

Я села в постели, не сводя изумленного взгляда с Джуди, затем позвонила.

— Джозеф, — обратилась я к пришедшему на звонок дворецкому, — вы заходили сегодня в комнату Сары?

— Нет, мадам. Я поднялся позже обычного и сразу же поспешил вниз.

— Но… ваше выражение лица… Я решила, вы знаете, что она не возвращалась.

— Она не спускалась к завтраку, а завтракает она всегда очень рано.

В этот момент до нас донесся взволнованный голос Мэри Мартин, объясняющей что-то горничной в холле над нашими головами. Минуту спустя она уже мчалась вниз по лестнице, дробно стуча каблучками.

В следующее мгновение она ворвалась ко мне с криком, что в комнате Сары все перевернуто вверх дном. Джуди сразу же как ветром сдуло. Поспешно одеваясь, я успела учинить Мэри настоящий допрос. По ее словам, она постучала к Саре, чтобы попросить утреннюю газету. Надо сказать, что в доме я получаю газету последней. Сначала ее прочитывает Джозеф, затем Сара, а у Сары ее забирает Мэри, так что, когда в девять газета, наконец, доходит до меня, на ней обычно уже виднеются масляные пятна и следы от яйца и грейпфрутового сока. Но я опять отвлекаюсь. Итак, не получив ответа, Мэри открыла дверь, и то, что предстало ее взору, увидела и я, когда, одевшись, поднялась наверх.

В комнате Сары царил полнейший беспорядок. Кто-то сдвинул в угол кровати матрац и подушки, выбросил из шкафа одежду и обувь, переворошил бумаги на письменном столе. Даже ее сундук был взломан, а его содержимое валялось на полу. Истории болезней членов семьи, которые она, как ветеран свои медали, всегда держала при себе, были брошены на кровать и, очевидно, тщательно просмотрены.

Во всем этом беспорядке было что-то весьма непристойное, как если бы кто-то сорвал с Сары одежду и выставил ее немолодое тело на всеобщее обозрение.

Джуди, заметно побледневшая, стояла в дверях.