Жиль Николе - Белый камень

Наступает 1226 год… Отец де Карлюс кончил жизнь самоубийством. Может быть, он не был ни в чем виноват, но считал себя ответственным за произошедшую катастрофу. Но прежде он вызвал к себе того, кто должен был сменить его в кресле настоятеля, и доверил ему какую-то часть тайны. Преемник был выбран не случайно. Амори — человек долга, но очень слабый и суеверный. Отец де Карлюс напугал его и был уверен в том, что тот будет молчать.

Период с 1226 по 1264-й. Долгое правление отца Амори, который сдержал данное слово. Между тем его преемник, отец Димитриус, узнал дату его поступления в монастырь: 1223 год. Утечка информации, не имевшая серьезных последствий, потому что отец Димитриус тогда не имел доступа к «Хроникам» своих предшественников. Он не знал, что существовал другой брат Амори, который проживал в монастыре еще в 1213-м.

1264-й: умер отец Амори. Он не выдержал и дал понять в своем завещании, что всю жизнь хранил некую тайну. Какую тайну? Самоубийство отца де Карлюса, конечно, но было еще что-то… Что?

А мраморный шар? Он точно принадлежал отцу де Карлюсу. Но сам ли он хотел унести его с собой в могилу, или это Амори положил его туда, чтобы навести нас на след?

Бенжамен взглянул на маленький белый шар, который машинально вертел в руках. Он круглый, подумал послушник, и все, быть может, вертится вокруг него.

Круглый и непроницаемый.

Бенжамен закрыл глаза. От этих вопросов у него закружилась голова.

Существовала тысяча возможных версий.

Наутро он вернулся в архив в несколько подавленном настроении, так и не придя к какому-то определенному мнению, перевел несколько папирусов, давно ожидавших своей очереди, но не нашел ничего нового. Хуже того: ему и не хотелось искать.

В полдень отца Антония не было в трапезной. Среди братии чувствовалось какое-то напряжение. Из-под капюшонов, приподнятых для удобства на лоб, блестели встревоженные глаза. Отец-приор, в обязанности которого входило сообщать как хорошие, так и дурные вести и к которому чаще, чем обычно, обращались взгляды насельников, продолжал монотонно читать устав.

У брата Бенедикта, уткнувшегося в тарелку, был недовольный вид, у брата Яна, еще одного любителя покушать, — тоже. С дальнего конца стола брат Сильвен украдкой раздраженно косил на приора.

Аппетита у Бенжамена не было, и он снова начал думать об их вылазке. Может быть, они совершили ошибку.

А вдруг настоятель о чем-то догадался? Решетка? Закрыли ли они за собой решетку?

Отец Антоний появился, когда все уже встали из-за стола. Монахи переглянулись с явным облегчением.

Аббат решительным шагом направился к приору, шепнул что-то ему на ухо, а затем обратился к присутствующим:

— Дорогие братья, — начал он. — Должен предупредить вас… Брат Рене очень плох. Я только что от него. Он сказал мне, что готов покинуть этот мир, не испытывая ни страха, ни сомнения, и желает каждому, когда придет его час, встретить смерть так же спокойно, как он. Я знаю, что нет нужды просить вас поминать его в ваших молитвах. Он просил меня также поблагодарить вас за то, что вы так долго его терпели. Это собственные слова брата Рене. Вы же его знаете!

Монахи стояли, опустив глаза, пытаясь скрыть восхищенные улыбки. Бенжамен высоко оценил молчание, сдержанное достоинство, с которым было принято печальное известие.

В миру смерти боялись, здесь ей доверяли.

Отец Антоний с сожалением отпустил своих подопечных, исполненный чувства, очень похожего на гордость. Его благочестивое и неколебимое стадо пребывало в мире и согласии, а он, пастырь, был счастлив, что все они приняли весть о близкой смерти так, как подобает.

Когда начали убирать со стола, настоятель знаком подозвал брата Бенжамена к себе. Послушник, казалось удивился, он подошел к аббату, стараясь не думать ни о чем плохом.

Отец-настоятель наклонился и, не спуская с него глаз произнес:

— Он хочет вас видеть. Идите, мой мальчик. Идите скорее.

Словно желая набраться сил перед важным испытанием, Бенжамен глубоко вздохнул, готовясь переступить порог кельи библиотекаря.

Ему показалось, что он опоздал: таким бледным, белее простыни, было лицо старого монаха. Глубокие пересекающиеся морщины, вчера еще свидетельствовавшие о большом жизненном опыте и возможностях, от которых отказался этот человек, теперь напоминали только что вылепленную посмертную маску.

Бенжамен присел у изголовья и положил ладонь на руку библиотекаря. Рука была невообразимо холодной, но в ней еще теплилась жизнь.

Веки умирающего дрогнули, потом с трудом приподнялись. Зрачки обратились к юноше. Поймав этот взгляд, Бенжамен неловко улыбнулся и наклонился вперед, когда старик заговорил.

— Как поживает «варвар»? — спросил он едва слышно, не имея сил улыбнуться.

— Хорошо, брат мой… Очень хорошо, — ответил послушник, почти не удивившись. — Он поручил мне…

— Не стоит… — Старик надолго замолчал, а потом, не сводя глаз с юноши, продолжил: — Вы оба… Вы ведь не отступились, правда?

Бенжамен нахмурился, защищаясь, но тут же сообразил, что здесь не время и не место разыгрывать оскорбленную невинность.

— Нет, брат мой.

— Что вы нашли?

— Теперь не осталось никаких сомнений в том, что в правление отца де Карлюса в монастыре произошло что-то очень важное. Мы с братом Бенедиктом полагаем, что одиннадцать монахов, порученных его заботам, умерли, и он подобрал им замену, скрыв это от всего остального мира. Мы не знаем, почему он так поступил, но причина, должно быть, ужасна. Никто здесь не хочет верить, что тот, кто стал потом отцом Амори, появился в монастыре только в 1223 году. Но это правда, и я думаю, что вам она известна.

Брат Рене опустил веки. Бенжамен спокойно продолжал:

— Мы с братом Бенедиктом уверены, что этот Амори был единственным человеком, который знал, что произошло, мы также думаем, что его судьба подскажет разгадку. Иначе быть не может. Отец де Карлюс вынужден был рассказать преемнику если не всю правду, то хотя бы ее часть. Должно быть, он напугал его, заставил дать клятву, чтобы скрыть все то, что Амори мог бы обнаружить впоследствии. И благодаря вам… благодаря муке… помните? Я отыскал и расшифровал завещание отца Амори. Должен вам сказать — мы было решили, что достигли цели. Мы решили, что он не выдержал приближения Страшного суда; что он, быть может, спрятал исповедь в своей могиле. Признаюсь вам, брат мой: мы дошли до того, что осмелились осквернить прах отца Амори. И, как выяснилось, напрасно, потому что никакого документа там не было. Мы ошиблись… Не буду скрывать, я совершенно пал духом.

Брат Рене, собрав последние силы, повернулся лицом к собеседнику:

— Нет… Вы не ошиблись, друг мой…

Бенжамен не сразу поверил своим ушам.