Патриция Хайсмит - Нисхождение

— Я рассказал вам все, что мне известно о той ночи, — сказал Ингхэм. — И мне не нравится, что Ина встревожена вашими наговорами, Фрэнсис. Разве в этом есть какая-то необходимость? Зачем портить ей удовольствие от отпуска?

— О, она понимает, что я имею в виду, — спокойно возразил НОЖ. Он так и не стал садиться. — Видите ли, она девушка с высокими моральными принципами. Мне не хотелось бы прибегать к слову «религиозная», но у нее есть определенные понятия о Боге, о чести.

НОЖ выглядел нелепо в роли проповедника на кафедре — эдакий босоногий и голоногий Иоанн Креститель, размахивавший банкой с пивом.

— Я понимаю, что вы имеете в виду. Ина сказала мне, что в последнее время обратилась к церкви. — Ингхэм не хотел признаваться, как мало она говорила ему об этом; его раздражало, что, поощряемая НОЖем к разговорам на эту тему, она могла рассказать ему значительно больше. — У нее, если можно так выразиться, есть свой крест — ее брат-инвалид, которого она очень любит.

— Но ей известно, чего стоит чистая совесть.

«И мне тоже», — едва не вырвалось у Ингхэма. Этот разговор одновременно раздражал его и нагонял скуку.

— Вам с Иной надо пожениться, — заявил НОЖ. — Я знаю, она очень любит вас. Но сначала, Говард, вам следует разобраться с самим собой, потом уже с Иной. Вы считаете, что сможете запрятать все это подальше, убрать с глаз долой — возможно, по той причине, что вы сейчас находитесь в Тунисе. Но вы не такой, Говард! — Теперь НОЖ вещал, как если бы выступал с одной из своих проповедей.

— Послушайте, — сказал Ингхэм, вставая. — Похоже, вы обвиняете меня в том, что это я ударил ночью того старого негодяя. И может, даже убил его. Так почему бы вам не заявить об этом прямо?

НОЖ кивнул, заулыбавшись другой своей улыбкой — мягкой, задумчивой и преувеличенно внимательной:

— Ну хорошо, я скажу это. Я считаю, что вы чем-то швырнули в него или чем-то ударили — не стулом, нет, французы говорили, что грохот был металлический, вроде стука упавшей на плиты пишущей машинки. И я считаю, что тот человек умер на месте или же скончался потом. Я также думаю, что вам стыдно в этом признаться. Но вы что-то знаете?

Ингхэм дал ему выдержать драматическую паузу столько, сколько тому хотелось.

— Вы не обретете счастья, пока не разберетесь в самом себе. И Ина тоже не будет счастлива. Неудивительно, что она обеспокоена! Она может быть не менее искушенной жительницей Нью-Йорка, чем вы, но никому не дано избежать законов Божьих, правящих нашим бытием. И чтобы это понимать, не обязательно регулярно ходить в церковь!

Ингхэм молчал. Возможно, его слегка убаюкал весь этот поток слов.

— И вот еще что, — изрек НОЖ, дефилируя к входной двери и обратно. — Это ваша проблема. Она сидит внутри вас. И нет никакой необходимости вмешивать в это полицию. Именно этим ваш случай отличается от большинства подобных… несчастных случаев. Это сугубо ваша проблема — ваша и Ины.

«Но никак не твоя», — подумал Ингхэм.

— Совершенно справедливо, проблема моя, если, конечно…

— О, вы признаете…

— …если, конечно, эта проблема существует. Поэтому, Фрэнсис, я надеюсь, что, ради меня и Ины, вы прекратите наседать на меня. — Он говорил с нарочитым спокойствием. — Мне хотелось бы, чтобы наша дружба продолжалась. Но если это не прекратится, я просто не смогу поддерживать с вами прежние отношения.

— Ну хорошо! — НОЖ как ни в чем не бывало всплеснул руками. — Не понимаю, почему вы так это воспринимаете, ведь я всего лишь пытаюсь сделать все возможное, чтобы вы были счастливы… счастливы с девушкой, которая искренне любит вас! Ха-ха!

Ингхэм подавил свое раздражение. Ведь сердиться на такие слова так же глупо, как злиться на его записи! Ингхэм решил, что постарается больше не дергаться. И тем не менее перед ним был НОЖ, обращавшийся непосредственно к нему с обличением.

— Понимаете, мне больше не хочется говорить на эту тему, — заявил Ингхэм, чувствуя, что его терпение на пределе.

— Ага. Ну хорошо. Оставим все это вам и вашей совести, — торжественно произнес Адамс, словно изрек древнюю мудрость.

Это стало последней каплей, переполнившей чашу терпения Ингхэма. Непробиваемо тупая и кроткая снисходительность Адамса была выше его сил. Не допив свою колу, он со стуком поставил свой стакан.

— Да, мне пора, Фрэнсис. Спасибо за колу. Но даже то, как Адамс выпроваживал его из своего бунгало, выглядело не менее противным. С легким поклоном придерживая дверь, он, сияя, смотрел на Ингхэма как на вновь обращенного, которого он только что напичкал своей пропагандой и который, вернувшись домой, переварит все и усвоит и в следующий раз станет куда покладистей. Перед тем как сесть в машину, Ингхэм заставил себя обернуться и, улыбнувшись, помахать на прощание Адамсу.

Теперь Ингхэму не терпелось поговорить с Иенсеном. Однако он решил, что глупо бегать от одного к другому. Поэтому, вернувшись домой, он не пошел к нему, несмотря на то что слышал звуки присутствия Иенсена наверху. Он снял брюки, плюхнулся на кровать и уставился в потолок. Адамс ни за что не оставит его в покое, решил Ингхэм, но ведь он не собирался до конца своих дней торчать в Тунисе. Если он захочет, то может уехать отсюда уже завтра, вместе с Иной. Но, увы, тогда это будет похоже на «бегство», а ему не хотелось давать Адамсу ни малейшего повода для удовлетворения. Он отер пот со лба. Перед тем как встретиться с Иной, придется окатить себя ведром воды. Или пойти на пляж и искупаться, но ему этого не хотелось.

Ингхэм сел и задумался. Интересно, что выспрашивала Ина у Иенсена сегодня утром насчет Абдуллы? Ведь она встретилась с ним сразу же после разговора с НОЖем на пляже.

— Эй, Андерс! — позвал он.

— Чего?

— Не хочешь спуститься ко мне выпить?

— Через пару минут буду. — Видимо, он работал.

Ингхэм приготовил выпивку, и когда вернулся в свою гостиную, то застал там у стола улыбающегося Иенсена.

— Выдался удачный денек?

— Очень даже. Хочу поработать еще и вечером.

Ингхэм протянул Иенсену стакан.

— Я тут побеседовал с НОЖем. Теперь чувствую себя так, будто побывал в церкви.

— Почему это?

Ингхэм вспомнил, что не может рассказать Иенсену о еженедельных проповедях НОЖа по радио. Жаль, но это убавит выразительности и юмора его истории.

— Он пытался давить на меня с моральных позиций, дабы я сознался, что грохнул того араба по башке. Меня это не слишком бы волновало, если бы он не вбил эти бредовые идеи в голову Ины. НОЖ утверждает, что это мог быть только я, поскольку все происходило на моей террасе и никто, кроме меня… — Ингхэм заметил, что Иенсен со скучающим видом качает головой, — не мог бы этого сделать, и что мне следует признаться в этом Ине и тем самым успокоить свою совесть.