Андерс Рослунд - Возмездие Эдварда Финнигана

Они все пришли заранее.

Эверт Гренс с довольным видом посматривал на них, пока они рассаживались. Глаза у всех были усталые, лица еще бледнее, чем обычно зимой. Огестам явился первым, он был растрепан, а ведь обычно пробор у него безукоризненный.

— Джон Шварц, — проговорил Гренс тихо.

Только эти два слова. Такая отличная история. Он словно хотел подержать публику в напряжении.

— Он мертв.

Их лица, Гренс с удовольствием отметил на них недоумение. Закричали бы, что ли, что он голову им морочит или что, — но, может, просто устали и толком еще не врубились.

— Вчера, Эверт, я ведь видел…

Эверт Гренс махнул рукой на Свена: сиди и слушай.

— Он все еще лежит там в своей камере в Крунубергской тюрьме. — Гренс указал на стену у себя за спиной, тюрьма была в той стороне. — И можно сказать, чувствует себя неплохо. Для человека, который умер почти шесть с половиной лет назад.

— Гренс, о чем ты толкуешь? — Прокурор Ларс Огестам поднялся с места, ему не сиделось.

— И ты, Огестам, тоже сядь.

— Прежде объясни, что ты имеешь в виду.

— Вот ты сядь, и я объясню.

Эверт улыбнулся. Подождал.

— Когда ты сядешь, я объясню тебе, почему иногда полезно прислушаться к собственной интуиции.

Огестам огляделся вокруг и снова сел.

— Джон Шварц умер, пока ждал исполнения своего смертного приговора в тюрьме в Маркусвилле — какой-то дыре в Южном Огайо.

Снова их лица. Все такие же непонимающие.

— Тогда его звали Джон Мейер Фрай. Он больше десяти лет просидел в Death Row, осужденный за убийство шестнадцатилетней девушки. Он умер в своей камере от чего-то, что, кажется, называется кардиомиопатия. — Гренс пожал плечами. — Это когда сердце всё увеличивается и увеличивается, пока полная хана не наступит.

Он потянулся к стакану с водой, стоявшему на письменном столе рядом с будильником. Выпил, налил снова, и так — пока в графине не осталось ни капли.

— Кто-нибудь хочет воды?

Они покачали головами.

Он снова выпил, три глотка, и стакан пустой.

— Джон Шварц, он же John Doe, — это, таким образом, Джон Мейер Фрай. Умерший американский гражданин.

Он улыбнулся.

— Друзья мои, мы совершили нечто небывалое.

Улыбка стала еще шире.

— Мы упекли за решетку труп.

Часы на башне церкви Хедвиг-Элеоноры пробили семь, когда Торулф Винге распахнул входную дверь здания на Нюбругатан и вышел на легкий, но промозглый ветерок. Как обычно, несколько шагов на ту сторону улицы, и кружка свежевыжатого апельсинового сока в кафе, где уже спозаранку пахнет булочками с корицей.

Кошмарное выдалось утро!

В половине пятого он закончил срочный разговор с Вашингтоном, из министерства иностранных дел звонок переключили на его домашний номер. Государственный секретарь по международным делам Винге за годы службы привык к такому. Ничего необычного в том, что порой выпадают подобные ночи: есть вопросы, требующие незамедлительного ответа, и распоряжения, которые надо отдать, не дожидаясь утра.

Но такого еще ни разу не случалось!

Американский заключенный, приговоренный к смертной казни, скончавшийся в камере в Death Row в ожидании исполнения приговора. Человек, который умер и похоронен шесть лет назад, теперь вдруг оказывается в Крунубергской тюрьме в Стокгольме.

Торулф Винге шел от Нюбругатан к Эстермальму, к центру города и площади Густава-Адольфа, где располагалось министерство иностранных дел. Пару лет назад ему исполнилось шестьдесят, но он был в хорошей форме — стройный, спина прямая, волосы все еще густые и темные. Винге работал непрерывно, однако, в отличие от тех, кто постепенно сгорал от нехватки отдыха и времени на восстановление сил, оставался молодым и деятельным именно благодаря этим долгим часам, они были для него как воздух, кроме них, у него мало что было.

Он отпил сока с большим количеством мякоти, вдохнул зимний воздух и опять вернулся мыслями к тому длинному разговору и удивительной информации. Постепенно у него начало складываться решение. Вот так часто бывало: если что-то случалось, он шел размеренным шагом и искал решение, и умел находить его, это было известно и ему, и его сослуживцам.

Но этот случай может обернуться чертовскими неприятностями.

Пропавший заключенный, преступник, избежавший наказания, разгуливал себе преспокойно на свободе, и вот снова оказался за решеткой.

Но не в этом даже дело.

Тут вопрос престижа, дело принципа, все символично, можно сказать.

Преступление и наказание, американское общество особо чтит право жертвы на возмездие. За последние годы там понастроили новых тюрем, и это еще только начало: все эти губернаторы, сенаторы и даже президенты побеждали на выборах благодаря тому, что обещали ужесточить наказания и таким способом остановить раскручивающуюся спираль насилия. Человек, который сейчас сидит в шведской тюрьме, — значительная и опасная фигура для политиков, которые мечтают быть переизбранными. Его любой ценой захотят вернуть на родину, в его камеру, а потом казнят под аплодисменты народа и властей, око за око — вот закон, который правит там.

США потребуют выдачи осужденного на смертную казнь.

Они ждут, что Швеция, маленькая страна на севере Европы, конечно, подчинится.

Но в последние годы, с тех пор как начались переговоры о новом соглашении между Евросоюзом и США о выдаче преступников, шведские министерства юстиции и иностранных дел не раз заявляли, что ни одно европейское государство ни при каких обстоятельствах не должно выдавать никого, приговоренного к смерти.

Торулф Винге поглядывал по сторонам, пока переходил круглую площадь перед министерством иностранных дел, перед зданием, называвшимся Дворец наследного принца. Было еще довольно тихо, машин не так много. Редкие прохожие шли через правительственный квартал, пешеходная улица вела отсюда к зданию риксдага и правительственной канцелярии в Русенбаде.

Винге открыл дверь и вошел в огромное здание.

Ему необходимо время.

Ему необходим покой.

Ему необходима полная свобода действий. Чем дольше никто ни о чем не будет знать, тем лучше.

Эверт Гренс посмотрел на них, он все еще широко улыбался. Ларс Огестам был уверен в том, что Гренс упивается ситуацией. Когда комиссар излагал обстоятельства, когда с иронией произнес: мы упекли за решетку труп, — то словно ожил. Усталое тело явственно распрямилось, угрюмые черты разгладились, случилось нечто странное и сверхъестественное — Гренс засиял так, как, по рассказам тех, кто работал с ним прежде, он сиял в свои лучшие годы.

Огестам сидел не шевелясь. Такого он еще никогда не слышал. Он как раз собирался задать один из тех вопросов, что вертелись у него на языке, но тут у него зазвонил телефон. Он потянулся рукой к карману пиджака, извинился и, не обращая внимания на раздраженную мину Гренса, вышел из кабинета комиссара уголовной полиции в коридор, где пахло пылью и чем-то еще, какой-то едой.