Леонид Словин - Теннисные мячи для профессионалов

— Все, кроме заднего. Вызови из дома эксперта… — Денисов почувствовал, что Антон приуныл на том конце провода. -У него в сейфе пистолет «пума», из которого произведен выстрел… Пока машина ходит за экспертом, позвони Кравцову, он приедет на своей. Надо провести следственный эксперимент. Входит ли «пума» в задний незашитый карман брюк. Понимаешь?

— Значит, все-таки убийство? Ты разгадал! — За всю их совместную службу Сабодаш в нем ни разу не усомнился.

— Думаю, да. И еще! Антон!

— Все, что скажешь!

— Поставь пленку. Ту, что мы утром тогда записали…

— «…Все знает носильщик. Жетон 46»?

— Да! Хочу еще раз услышать…

Последним в серии звонков был вызов из Харькова. Звонил Королевский:

— Что это у нас сегодня? Коллективная бессонница? Звоню в дежурку в Москву — говорят, ты задержал убийцу…

Денисов подробно ввел его в курс дела.

— То есть пока только цепь умозаключений… — Королевский был слегка разочарован.

— Думаю, к утру все будет определеннее… Что в Харькове?

— Пока ничего особенного. — Было слышно, как Королевский щелкнул зажигалкой. — К осмотру квартиры Волынцева приступили поздно. Сделали перерыв на ночь. Утром опять поедем.

— Какое впечатление?

Следователь подумал.

— Жил в однокомнатной квартире. Один. Не женат… В ванной тем не менее женский халат, в прихожей — босоножки. Тридцать седьмой размер… Материально обеспечен. Предметов роскоши не видно. По крайней мере, на глазах. Гарнитур. Картина…

— Автор — Роша?

— Армянская фамилия. Барсегян? Еще диктофон.

— Записные книжки, кассеты?

— Все есть. Адреса, телефоны. Попробую разобраться, в чем загвоздка… Не знаю, передали ли тебе! Ведь в тот день, когда Волынцева первый раз заметили у нас на вокзале, он утром прилетел в Харьков! Из Тувы!

— В тот день? — Это было новостью.

— Да! Прилетел, бросил вещи… — Королевский чуточку театрализовал: скорее всего был не один, с харьковскими коллегами. — И сразу улетел в Москву! Рюкзак лежит посреди комнаты!

— Раскрытый?

— Да. Такие вот несуразности… — Он был доволен произведенным эффектом. — На всякий случай запиши телефоны, можно звонить.

— В гостиницу?

— И на квартиру Волынцева тоже. Вот телефон его соседей, они мои понятые… Все?

— Посмотри: пишущая машинка, рукописи могли уместиться в рюкзаке?

— Могли, я смотрел.

— Он их взял, по всей видимости!

— Но что за спешка? Тува — Харьков — Москва… Примчаться, чтобы погибнуть!

По неосвещенным аллеям Дома творчества гудел ветер.

Погода испортилась.

Денисов услышал море, оно било глухими ударами неподалеку, за белевшими между деревьями домами. Казалось, в гигантской русской бане плещет на огромную раскаленную каменку волна и с грозным шипением мгновенно испаряется.

В одном из писательских корпусов окно было освещено. Когда Денисов проходил, оттуда доносился негромкий треск пишущей машинки.

«ТИХО!» — предупреждало различимое лишь вблизи объявление на перекрестке. — «РАБОТАЮТ ПИСАТЕЛИ!» Напротив было начертано черной краской:

«ВЕРНАЯ РУКА — ДРУГ ИНДЕЙЦЕВ. Начало в 20 часов».

«Верная рука…» — Денисов поймал себя на том, что, и отойдя на порядочное расстояние, продолжает повторять: «Верная рука», «Кожаный чулок», «Отчий дом»…

Придя к себе, он заварил чай, снова разворошил рукопись:

«Анастасия! Такою я, юношей, представлял себе женщину, которую полюблю и с которой проживу всю жизнь. Потому и полюбил ее в первый же час!…»

«Если бы она любила тебя, разве захотела бы, чтобы ты уехал отсюда раньше! Как просто! Пойми, безумец! И сейчас ее нет. Давай же оправдывай ее, скажи, что она смотрит на часы, скучает. Ты надеешься разжалобить ее сердце, если она увидит, как ты сидишь здесь, не зажигая огня, один в темноте. Услышит твой дрожащий голос… Не будет этого!»

«Чужая красивая драгоценность… Утром я просыпаюсь в твоих хоромах бездомной голодной собакой…»

Итог этой темы, отмеченной еще литературным консультантом Союза писателей, восходил к мысли, выраженной в эпиграфе:

«…Тут лежит перо Жар-птицы, но для счастья своего не бери себе его…»

Не это, безусловно, интересовало Рогова, когда ему наконец удалось в отсутствие хозяев номера заглянуть в рукопись Волынцева.

И не это:

«…Не берет за руку, отодвигается, когда я касаюсь ее. «Не целую. Не беру за руку. Значит, не могу. Не это главное. Решай, как тебе легче. И не рассказывай о своем комплексе…»

«…Я люблю тебя. Сегодня. У меня никого нет. Был муж, теперь ты…»

Денисов привычно перевернул несколько страниц:

«…Мое уязвленное честолюбие, нескромность, остатки гордыни, которая, как оказалось, не исчезла до конца, зависть, недружелюбие — все поднялось во мне во имя этого чувства, рядящегося под самую сильную и светлую любовь в жизни!»

«…Я бегаю за тобой! Это стыдно и сладко. Мы как в школе. За нами следит весь класс. Ребята открыто меня презирают, мы деремся каждый день…»

«…Моя жизнь прошла бездарно. В ней не было ни блеска, ни машин, ни имен…» «Все кончилось. Рано или поздно это должно было случиться. Не хотелось ни говорить, ни двигаться. Я чувствовал себя тем, кем не был, может, на самом деле, но в результате стал — честолюбивым пронырой и лицедеем…»

Денисов нашел то, что искал:

«…Я нагнал его, он шел почти бесшумно. Мы дважды вернули вправо. Исчез. Но стука двери не было. Я остался. Видимо, он заметил меня. Кто он? Профессор, с которым я так и не познакомился? Я мог простоять всю ночь. Было еще темно, когда он появился снова. Я шел за ним…»

«Что? Что надо?» Я подошел, когда он уже сидел в машине. Высокий, выше меня. В очках. Мне показалось, он напуган».

«Перст судьбы: он — племянник…»

«…Он оглянулся, исчез и отсутствовал минут семь, может, больше. На этот раз он меня явно не видел. Я стоял не шелохнувшись. Потом он появился снова, он нес что-то длинное, плохо различимое в темноте; оглядевшись, бросил рядом с забором. Когда шаги его не стали слышны, я подошел: в траве лежал багор, наподобие пожарного. Я забыл, что у людей свои корысти, дела. Когда-нибудь мы посмеемся над перипетиями этой ночи…»

Денисов завернул рукопись, бросил в сумку электрокипятильник, туалетные принадлежности — нехитрый свой скарб.

Он знал: у него не будет времени вернуться сюда. С особой тщательностью оглядел номер, вышел, запер за собой дверь. Это было как бы продолжением игры:

«Тот, кто въедет утром, не должен догадаться, что до него тут жил оперативный уполномоченный розыска…»

В аллеях густо лежала темнота. Одно из окон писательского корпуса все еще было освещено. Стрекот машинки доносился глухо, неразборчиво. У ворот Дома творчества никто не сидел. Денисов вышел на центральную улицу, сероватые тени скрывали поселок.