Юрий Гаврюченков - Пожиратели гашиша

- Как на собаке, - поддакнул я и, покосившись на Маринку, не без злорадства добавил: - А знаешь, Слава, Истребителя тоже грохнули.

- Да ну?! - воскликнул он. - Ты без дела не сидишь.

- Ты думаешь, - деланно возмутился я, - что это я его грохнул?

- Кто тебя знает, - подыграл Слава, видя, что Марина находится в предшоковом состоянии. - Ты ж у нас удержу не знаешь, то на куски кого-нибудь порубишь, то еще что похуже. Под горячую руку тебе лучше не попадаться. И ты это учти! - наставительно заметил он побледневшей Маринке.

Она поспешно вышла, а мы пожали друг другу руки.

- По правде, хреновый был денек, - сообщил я, когда мы остались вдвоем. - Наткнулись на книгохранилище сатанистов, без драки не обошлось. Рыцарю голову в лепешку раздавили, а я сторожа мечом заколол, руку ему отрубил, блин, теперь по ночам сниться будет. Хорошо, что Шура меч везде с собой таскал, а то бы каюк - положили бы рядышком. Я ведь без ничего был, вообще без оружия - голый как бубен, а сатанист был неплохой боец, я мечом-то еле сладил. Видал, как он меня отделал?

Слава сочувственно покивал.

- Железо с собой носи, - посоветовал он.

- Как знать, - помялся я. - Срок в кармане таскать тоже удовольствие ниже среднего.

- Ну, я таскаю, и ничего, - хлопнул кореш по куртке, левая сторона которой заметно отвисала.

- Может, ты и прав, - вздохнул я.

В конечном счете, Слава всегда оказывался прав, какими бы глупыми на первый взгляд ни казались его поступки. Различие между нами заключалось в степени знания жизни. Корефан накушался ею вдоволь и уже не раздумывал, как именно и что ему следует делать, а поступал согласно пресловутому "соображению". И поступал правильно.

- Мужчины, вы есть будете? - возникла в дверях Маринка.

- Я, наверное, пойду, - деликатно отказался Слава.

- Как хочешь, - разочарованно протянула Марина.

- Ты завтра заскакивай, - я вышел проводить друга, - будем клады копать. Поэкспериментируем с памятью и другими электрохимическими проявлениями жизнедеятельности мозга, без тебя я эти штуки надевать не стану, имей это в виду!

- Лады, - кивнул Слава. - Завтра утром заеду.

Закрыв за ним дверь, я пошел на кухню, где меня поджидала тарелка с пловом. Марина любила готовить плов, а я любил его есть.

- Скажи, а ты правда кого-то убил или вы так шутили? - вдруг спросила она.

- Конечно же, убил, - ответил я, памятуя правило: хочешь, чтобы не поверили, скажи правду.

- Я так и подумала, - с облегчением вздохнула Марина. - Когда ты о мече заговорил, я сразу тебя раскусила.

- Как тебе библиотека? - сменил я тему.

- Здоровская. - Искренний восторг жены мог бы меня порадовать, не будь это словечко из обихода моего корефана. А может, зря я волнуюсь, мало ли схожих выражений в нашей бытовой речи? Словарный запас, если здраво рассудить, на самом деле невелик. Только вот раньше я почему-то от Маринки такого восклицания не слышал. Почему?

- А что это Слава вдруг здесь оказался? - с самым невинным видом спросил я.

- Я ему позвонила, - объяснила Марина. К моему неудовольствию, она осталась абсолютно спокойной. Хотя чего я мог ждать - испуга? Представляешь, прихожу из магазина, а тут откуда ни возьмись - эта гора книг. А мне и невдомек, что ты приезжал. Я только потом сообразила. Сперва стала Славику звонить, не знает ли он чего, а он сказал, что сейчас приедет.

"Славику!" Я отодвинул тарелку и встал.

- Ты куда?

- Сейчас приду.

Я накинул куртку и, не дождавшись лифта, побежал по лестнице вниз. Открыл "Ниву", достал из багажника перепачканную кровью ветровку, выволок из-за сиденья меч и поторопился вернуться.

Ревность - плохой советчик в поступках, но на нервах я и сам играть мастак!

Закрыв ногой дверь, я протянул Маринке разорванную куртку, покрытую бурыми пятнами.

- Возьми, - сказал я.

У Марины округлились глаза. Поблескивающий клинок стал доказательством того, что все ужасы перестали быть шуткой.

- Возьми, - вкрадчиво попросил я, - постирай.

Я знал, что Маринка боится крови, а уж прикоснуться к измазанной одежде ее и клещами не заставишь. "А вот моего мужа ни за что стирать не заставишь. - Доцент бы заставил!" И я заставлю. Нечего, дорогая, считать, что ты в стороне, пора привыкать к изнанке моего бизнеса. До этой минуты (не знаю, как Ксения, а моя благоверная уж точно) Маринка не ведала, какими путями мы изыскиваем средства к существованию, но "все имеет свой конец, свое начало", в том числе и спасительное незнание.

- Бери. - Я бросил куртку, и Марине ничего не оставалось, как ее поймать. Она брезгливо отпрянула, но не выпустила ее из рук - побоялась. - В ванне замочи.

Я поставил меч в угол и под плеск набирающейся воды прикончил ужин. Марина бесшумно возникла за моей спиной и молча стояла, а когда я доел, заботливо взяла тарелку и поставила в раковину.

Налила чаю и снова встала за спиной.

- Ты убийца?

Меня аж передернуло. Какой подразумевается ответ: долгие бессвязные оправдания? Однако "Кресты" вышибли остатки комсомольской ханжеской благоглупости, что существенно облегчило дальнейшую жизнь, ибо позволяло смотреть правде в глаза и адекватно относиться к окружающим, а главное, к самому себе. Я ответил коротко и четко: - Да, я убийца.

Марина явно ждала чего-то иного, потому что настойчиво принялась убеждать себя, что я продолжаю шутить, но это так и не получилось.

- Ты действительно убийца, - пролепетала она, когда последние доводы в мою защиту были ею исчерпаны.

Можно было сейчас, конечно, отыграть все назад, еще не поздно, рассказать о ловко подстроенном совместно со Славой розыгрыше. Она бы не сразу поверила, поупиралась, теперь-то уж обязательно, но в конце концов согласилась бы, что это так. Правда никого не делала счастливым, это точно, но сейчас мне было противно лгать даже для пользы дела.

- Убивал - значит, убийца. По определению, - спокойно разъяснил я.

Вот такие дела. Марина ушла стирать. Это было ее примирением с тем обстоятельством, что никакие материальные блага нынче задаром не достаются.

Даже находка кладоискателя. Впрочем, клады во все времена были омыты реками крови, особенно крупные клады. Я уединился в кабинете, присел за письменный стол, положил кулаки на полированную поверхность и опустил на них подбородок.

До этого момента я не осознавал себя душегубом.

Конечно, мне приходилось лишать людей жизни, но только для самообороны, в открытом бою, подвергая себя риску. В этом плане совесть моя была чиста, однако в душе зародились ростки сомнения: правильно ли я поступал все это время с момента получения в руки Предметов? Стрелять-то по живым людям пришлось именно из-за них. Словно они были прокляты, прокляты с самого начала, когда стали личными вещами Вождя. Или, наоборот, стали ими, потому что на них было наложено заклятье?