Пол Бенджамин - Пропущенный мяч

В молчании мы дошли до Центрального парка. Чип стыдился, что дал волю чувствам в моем присутствии и подозревал, что я втайне смеюсь над ним за его слабость,

У меня не было желания разубеждать его, пусть догадается сам. Когда мы оказались по ту сторону стены, отделявшей парк от улицы, он вновь обрел голос, как будто трава и деревья представляли для него более благодарную публику. В кожаных туфлях и помятом строгом костюме он был похож на беженца, заблудившегося в стране велосипедистов, игроков в мяч и бегунов. Он не обращал ни на кого внимания. Он говорил об отце. Воспоминания лились беспорядочным потоком, и он лавировал во времени, его захлестывали волны прошлого. От колледжа в Дартмуте его мысли перескочили на лабрадора, которого ему подарили на день рождения в восемь лет, затем вернулись к рождению младшей дочери. Но в каждом эпизоде присутствовал отец. Я не услышал ничего нового — в каком-то смысле воспоминания у всех одинаковые. События могут быть разными, но смысл, который мы в них вкладываем, один. Это наша жизнь, единственная и неповторимая, и мы относимся к ней со священным трепетом и уважением. Чип говорил о щедрости своего отца, о его чувстве юмора и любви к детям. Можно было подумать, что он произносит речь на поминках — ничего в его словах не отражало жестокой сущности персонажа. Правда парила над его словами, как карающий ангел, но в данный момент ангел не желал показывать свое присутствие. Чипу всю оставшуюся жизнь предстоит сражаться с этим ангелом. А сейчас он прощался с отцом, вернее с его выдуманным образом, и прощание это было преисполнено нежности и бесконечной любви. При входе в Леннокс Хиллз Хоспитал я сказал ему:

— Может, он еще выкарабкается.

— Да, — ответил Чип, — а завтра наступит Новый год.

— Никогда нельзя предугадать. Он старик крепкий.

— Оставь любезности, Макс. Это уже не имеет значения. Я надеюсь, что он будет мертв, когда я войду в палату. Так будет проще.

— Смерть не бывает простой.

— Я знаю. — Он обернулся и посмотрел сквозь стеклянную дверь. — Но правда и то, что я не хочу с ним больше разговаривать.

Ему и впрямь не пришлось этого делать.

Ричи ждал меня в вестибюле дома на Восемьдесят третьей улице. Я опоздал, и он начинал проявлять нетерпение. На нем была кепка со знаменитой эмблемой «Нью-Йорк Американз», желтая футболка, джинсы и кроссовки. Он утопал в огромном кресле, в котором могли бы разместиться пятеро таких, как он, и постукивал кулачком по бейсбольной перчатке. На коленях у него лежала сумка «Пан-Ам», прикрытая сверху экземпляром «Спорт Ньюс». Он так сгорбился, рассматривая перчатку, что стал похож на вопросительный знак.

— Ну, старик, — сказал он, — заметив меня, — ты здорово опоздал. Матч, наверное, подходит к концу.

— Нет, остается еще целый час. Если поторопимся, успеем вовремя. У тебя есть свитер?

— В сумке.

— Отлично, пошли!

Я прекрасно знал, что не стоит терять полдня на стадионе в самый разгар расследования. Но мне было необходимо время, чтобы поразмышлять, посмотреть на дело как бы со стороны, свежим глазом. К тому же ничего не было важнее нескольких часов с Ричи. Я хотел подарить ему чудесный день, о котором он мог бы долго вспоминать.

Кэти отправила его дожидаться меня в холле — так она показывала, что не желает меня видеть. Несомненно, она приняла решение, скоро: они переедут в Нью-Хэмпшир.

Пробраться на стадион, где встречаются высшие лиги — незабываемое приключение. Из переполненного метро, где вас окружали поезда и блеск металла, вы выплываете к кирпичным стенам и городской ржавчине. Обежав вместе с тысячей себе подобных вокруг стадиона в поисках нужного подъезда, отдаете билет человеку в униформе, преодолеваете турникет и погружаетесь в темноту бетонного туннеля, полного толкающихся людей. Такое впечатление, будто вы принимаете участие в съемках сцены абсурда в фильме Феллини. Потом вы поднимаетесь по лестнице — и вот оно! Почти невозможно охватить взглядом все сразу. Ощущение пространства так сильно, что в первые секунды вы не понимаете, где находитесь. Все вокруг такое просторное, зеленое, упорядоченное, что можно вообразить себя в парке перед замком сказочного великана. Понемногу вы начинаете привыкать, замечаете детали, которые создают общее впечатление, безупречную чистоту симметрии разметок на поле. Вы видите гигантские светящиеся буквы и цифры на табло и обретаете чувство единения с толпой — начиная с незнакомцев рядом с вами и кончая неясной пестрой массой людей, стоявших вдалеке. В течение последующих двух-трех часов геометрия поля полностью займет ваше внимание. Затаив дыхание вы наблюдаете, как белый мяч порхает в воздухе и управляет действиями восемнадцати взрослых мужчин. Ничто в мире не имеет такого значения, как этот мяч. Он безраздельно владеет вашей душой, и даже после возвращения в обыденный мир вы о нем помните, как о вспышке ослепившей вас молнии.

Наши места находились в центре трибуны, и мы добрались к ним как раз в тот момент, когда тренеры выступили вперед для переговоров с арбитрами. Я обрадовался, что мы ничего не пропустили. До сих пор Ричи видел бейсбол только по телевизору, а камера не может дать ясного представления об игре. Мне было важно, чтобы он увидел, что бейсбол — это не поток слов, льющийся из уст спортивного комментатора и прерывающийся рекламными роликами. Я хотел, чтобы он увидел великолепие игры собственными глазами и в натуральную величину. С первой же секунды Ричи перестал принадлежать себе. Ричи всегда был немного скрытным ребенком, не расположенным бурно проявлять свои эмоции, но сейчас он вел себя как любой девятилетний пацан. Открыв рот, он смотрел на все сразу и не мог усидеть на месте. Пожалуй, больше всего его поразило открытие, что игроки «Нью-Йорк Американз» не были черно-белыми привидениями в двухмерном изображении, а существами из плоти и крови. Он был покорен, убедившись, что его герои существуют на самом деле. Пока «Американз» выходили на поле и публика вставала для исполнения национального гимна, сын дернул меня за рукав и спросил:

— А когда мы придем сюда еще, папа?

— Матч даже не начался, Ричи. Зачем беспокоиться о том, что будет в следующий раз?

— Потому что если я вдруг выйду в туалет или что-нибудь в этом роде, я пропущу самое интересное, и мне будет очень обидно. Я никогда себе не прощу этого.

— Ты хочешь в туалет?

Он смущенно опустил глаза и стал рассматривать кроссовки, стараясь избегать моего взгляда.

— Кажется, да.

— Тогда пойдем. Никто не посмеет забить мяч в наше отсутствие.

Мужской туалет был переполнен, и Ричи оробел от толкучки и сигаретного дыма. Я оставался с ним, пока он ждал своей очереди. Каждый раз, когда с трибун доносились громкие возгласы, он жалобно смотрел на меня.