Анатолий Безуглов - Инспектор милиции

— А почему в Крученый? — удивился я. Нассонов промычал нечто нечленораздельное. — Ведь Чава тоже должен скакать. Разве он не в районе?

— Нет. Не должен был. Его кобыла растянула ногу. Ах, Кузьмич, право слово, накликал несчастье…

— Но почему все-таки в Крученый?

Нассонов резко осадил машину у дома Арефы. Навстречу поспешно вышли встревоженная Зара и черноглазые внуки Денисова.

Из-под крыльца печально и испуганно глядел Ганс в своей цветастой безрукавке.

— Лариса приходила. Ушла. Куда — не знаю.

— Пешая? — спросил Нассонов. Вообще спрашивал только он. Я молчал.

— Да, да, — кивнула Зара. — Пешком.

— Значит, без коня?

— Без коня.

— А когда?

— Чуть светало;

— Где Сергей?

— Как где? Со стадом, наверное.

— Он дома ночевал сегодня?

— Нет. Не ночевал. Как уехал под вечер с Васькой в станицу, так и появился только утром.

Мы с Нассоновым переглянулись.

— А где был ночью? — спросил председатель.

— Сказывал, у Петриченко. Утром прискакал. Забежал в хату и снова умчался как угорелый…

— А Аверьянова Лариса когда приходила? — не выдержал я.

— Еще до того, как Сергей приезжал.

Нассонов мрачно уставился в землю. На его лбу застыли морщины. Он пытался связать все события, происшедшие утром.

— Так зачем же она приходила?

— Почем мне знать? Сергея спрашивала. Я сказала, как вам. Она и ушла.

Я заметил, все, что касалось Ларисы, вызывало у Денисовой раздражение…

Мы поехали к лесопосадкам. Оставив машину на опушке, вошли в ряды далеко просматривающихся дубков.

Коровы стояли, лежали в тени деревьев. На всякий случай я обошел Выстрела стороной. Он не обратил на нас никакого внимания. Наверное, потому, что на этот раз я был без мотоцикла.

Славка Крайнов лежал в траве, что-то громко насвистывая. Он так был увлечен этим занятием, что не заметил, как мы подошли.

Парнишка испугался, когда над ним выросли две фигуры.

— Сегодня я выгнал стадо сам. Тетя Зара сказала, что Сергей где-то заночевал. Потом пришла эта, как ее, Ларка. Чуть не плачет. Говорит, конь пропал какой-то. Царь или буржуй, что ли… Сергея спрашивала. Я ей говорю, что он вот-вот подъедет. Так и раньше бывало: если я вывожу стадо сам, он попозже приезжает. Ждать она не стала. Ушла…

— В Куличовку, наверное, — как бы про себя отметил председатель. — Там Петриченко живет…

— Ага, — кивнул Славка. — Зазря она пошла, потому что Сергей скоро подъехал. Я ему все рассказал. Он развернулся — и галопом. Крикнул что-то: не то «стереги», не то «подожди». А может быть, «скажи»… Вот и все.

— Когда это было? — спросил я. — Не знаю точно. Часов в пять.

Поехали мы в Куличовку. Петриченки — это другая цыганская семья в нашем колхозе, про которых Арефа сказал, что они «киноартисты».

Петриченко, колхозный кузнец, сообщил, что ни Сергей, ни Васька (цыган, с которым Чава накануне прохлаждался в Бахмачеевской) у него ночью не были. Утром, часов в шесть, была Лариса. Ушла. Скорей всего, на автобус…

— Вот тебе и задачка, милиция! — сказал Нассонов, когда мы сели в машину. — Э-эх, поеду, обрадую Арефу…

— Зачем вы так сразу, Геннадий Петрович? — сказал я. — Дело пока неясно.

— Вот и выясняй. — Он с ожесточением надавил на стартер и рванул вперед так, что «газик» взвыл всеми шестеренками.

Нассонов ссадил меня в Бахмачеевской и покатил в район.

На землю светила тысяча солнц, плавя в зыбкие струи горячий, осязаемый буквально всеми клетками тела воздух.

Станица словно вымерла, будто все живое спряталось глубоко под землю, задавленное душной атмосферой.

Было около двенадцати. Я зашел в свою комнату в сельсовете, выпил залпом стакан воды из графина. Уже потом, когда выпил, почувствовал ее отвратительно-теплый вкус.

На улицу больно смотреть — белое, раскаленное пространство, белые горячие стены хат, серая тень под деревьями.

Дела еще, собственно, никакого не было заведено, но я все же решил кое-что проверить. А так как я не имел следственного чемодана, то сунул в карман подвернувшиеся под руку лупу, рулетку, перочинный нож, мягкую кисточку, бумагу и направился к дому бабки Насти.

Старая, перекошенная калитка устало проскрипела ржавыми петлями.

На базу никого. Только из-под кустов у забора, словно выброшенное тряпье, выглядывала спина разомлевшего пса. Он покоился в тяжелой дреме и даже не шевельнулся.

Я заглянул в плотно закрытое окно. И отпрянул. Мы столкнулись глаза в глаза с Ларисой. С бьющимся сердцем я поднялся на крыльцо и постучал.

Она открыла, отстранилась, пропуская меня в хату. В комнате было прохладней, чем на дворе. Я огляделся. Седло и уздечка лежали на лавке.

— Вы тоже ездили на хутор? — спросила девушка, опускаясь на кровать. Единственный стул в комнате был пододвинут мне. Я молча кивнул. — Садись, Дима.

Бедная Лариса! Синие запятые залегли под глазами, возле уголков губ обозначились печальные морщинки.

— Что произошло? — спросил я, не зная, куда девать руки.

— Нассонов уехал в район?

— Да… Ты хоть объясни толком.

— Я ничего не знаю. Ничего.

— Где Маркиз?

— Что ты пристал: объясни да объясни! Я сама хочу, чтобы мне объяснили… — Она закрыла лицо ладонями и заплакала.

…Она закрыла лицо ладонями и заплакала.

Скрипнули половицы, у двери сухо и надтреснуто прозвучал старческий кашель.

На пороге стояла старуха, сложив руки под грудью и беззвучно двигая провалившимся ртом. Она прошамкала:

— Куда отлучишься, кликни. Я запру дверь…

— Хорошо, баба Настя, хорошо… Вы идите, прилягте. — Лариса вытерла щеки и вздохнула.

— Пойми, дело нешуточное. Не старая тряпка — породистый жеребец, — снова заговорил я.

— Что ты от меня-то хочешь? — Она уже, кажется, взяла себя в руки.

— Я хочу тебе помочь;

— Ты и Нассонов сразу решили, что это Сергей. Я протестующе поднял руки.

— Стой… Нассонов прилетел как угорелый. «Едем», — говорит. Ей-богу, я даже был неодетый. И зачем мы ездили в Крученый, не знаю. Не вижу логики.

— И все-таки перво-наперво — туда.

— А ты?

Лариса замолчала, прикусив губу.

— Давай не будем злиться друг на друга, а спокойно, по-человечески поговорим, — предложил я.

Она задумалась. Встряхнула головой.

— Ладно. Маркиз был привязан вон там. — Она поднялась, подошла к окну. Я встал сзади нее. — Видишь, еще сено осталось?

— Выйдем во двор.

— Зачем?

— Вот тоже… Что я отсюда увижу?

Мы вышли во двор.

Под старым, покосившимся навесом, в яслях из растрескавшихся досок лежало разворошенное сено. Я обошел ясли. Земля во многих местах хранила отпечатки лошадиных подков. Они подходили к тыну, беспорядочно запятнав сухую глину. Ограда была мне по грудь.