Анатолий Безуглов - Инспектор милиции

— Он был крепко привязан?

— Нормально.

— Чем? Веревкой?

— Нет. На нем была обротка.

— Что это такое?

— Ну, уздечка, только без удил….

— Ясно.

Я вынул лупу. Это все-таки производит впечатление. Солидно. Тщательно оглядел следы возле ограды. Они ни о чем не говорили мне.

— А калитка?

— Ворота заперла. На щеколду.

Вся, ну буквально вся земля в следах копыт.

— Что он, мяч гонял по двору, что ли?

— Вечером я его пустила. Он ходил, все осматривался, обнюхивал. Как собачонка. А привязала его на ночь.

Я упорно продолжал разглядывать землю в лупу, хотя чувствовал, что это занятие становится глупым.

Пес, видимо, сильно линял. Весь двор был усыпан клочками рыже-серой собачьей шерсти. Я глянул под кусты. Собака продолжала спать, выставив наружу хребет в свалявшейся грязной шерсти. Во мне шевельнулось брезгливое чувство.

— Когда пропал Маркиз?

— Не знаю. В начале четвертого будто кто-то подтолкнул меня. Я вскочила, глянула в окно. Еще было темно. Луна как раз освещала навес. И обмерла — нет Маркиза.

— А дальше?

— Ну, выскочила… Нет, и все.

— Подожди. Может быть, тебя разбудил скрип ворот, чьи-то шаги?

— Нет, нет! Было совершенно тихо.

— А ворота?

— Заперты.

— И ты сразу пошла на хутор?

Она глянула мне в глаза почти с ненавистью. Но я решил не отступать. В конце концов сейчас я находился при исполнении служебных обязанностей. И личные чувства надо было отмести.

— Почему ты пошла прежде всего в Крученый? Ты ведь пошла пешком. Среди ночи…

— Я не хочу ни перед кем отчитываться! Мне надоело, надоело! Все лезут, шушукаются…

Вот тебе и тихая Лариса! Передо мной стояла вся напружинившаяся рысь.

— Меня не интересуют никакие разговоры и сплетни, — сказал я как можно спокойнее и холодней. — Сейчас я говорю только о фактах. И если кто бросил какие-то подозрения на Сергея, то это прежде всего ты сама…

Она открыла рот, намереваясь, видимо, высказать мне в лицо гневные слова. Задохнулась. Несколько раз судорожно глотнула воздух и тихо произнесла:

— Я думала, вернее, предположила, что он подшутил надо мной… — Она умоляюще посмотрела на меня. — Ну бывает ведь такое? Могла я так подумать?

— Могла, — согласился я. — Он что, заходил вечером?

Она мотнула головой и резко ответила:

— Он сюда никогда не заходил. Бабка Настя строго-настрого приказала никого сюда не водить.

Я отвел глаза в сторону. И пошел к калитке. Внимательно осмотрел дорожку, ведущую к хате. Лариса покорно следовала за мной.

— Бабка Настя говорила, что собака беспокоилась. Лариса махнула рукой:

— Дурной он, старый. На лягушек лает. Они ночью прыгают по двору. В погреб лезут.

— Сергей тебе что-нибудь говорил… ну, насчет Маркиза?

Опять — сузившиеся глаза.

— Нет. Маркиз его не интересовал. Я потоптался на месте.

— Ладно. Пойду. Ты будешь дома?

— А что?

— Так, на всякий случай.

— Не бойся, не сбегу… Или тоже хочешь запереть меня в кабинете, как Митьку?

Ее слова обожгли меня. Но я промолчал.

Как бывает в жизни — дело прекращено, бумаги сложены в архив, а для людей оно еще не закрыто. Оно живет в разговорах, в памяти, нет-нет да и выскакивает наружу, чтобы ужалить в больное место.

Она повернулась и пошла в хату. Я пошел к калитке, все еще рыская глазами по земле. Надеялся что-нибудь узреть. Осторожно, чтобы не скрипнула, поднял конец калитки. И, уже выйдя со двора, почувствовал, что мой мозг что-то зафиксировал.

Я вернулся во двор. Глянул под ноги.

Около дорожки, ведущей к крыльцу, валялся окурок самокрутки. Такие цигарки из местного самосада по сложившейся традиции курят многие станичники.

Я осторожно поднял окурок с земли, аккуратно положил его в кулечек из чистой бумаги.

Уже у себя в кабинете, пряча эту улику в сейф, я подумывал о том, что осмотр надо было производить с понятыми. Это было упущением. Серьезным упущением.

Что же дальше? Искать Чаву? А кто такой Вася, что был с ним? Сплошные загадки.

Первым делом я вскочил на мотоцикл и поехал в сторону райцентра. Следовало бы предположить, что рано утром два всадника, один на соловом жеребце (на Маркизе, скорее всего, был Вася), другой на пегой кобыле проследовали по дороге. Кто мог быть в это время на шоссе? Я огляделся.

Асфальтовая лента, исходившая на солнце масляным потом, уползала в безбрежную степь. Глупости! Кому придет в голову сидеть в воскресенье утром на дороге?

Я остановился. С какой стати конокрад поедет в райцентр? В людное место. Тем более, Чава знал, что в Краснопартизанске Нассонов, Арефа… Допустим, Василий поехал один. Скорее всего, это так. Потому что Сергей появился в Крученом после того, как Маркиз уже исчез. Но он предупредил Василия, чтоб не ехал в город. Они, значит, договорились встретиться позже, где-нибудь подальше от Бахмачеевской, райцентра и вообще от колхоза.

Я поехал в противоположную сторону. Промчался через станицу и устремился дальше.

В лицо бил горячий ветер. Небо выжгли солнечные лучи. Только далеко, на северо-западе, как мираж, зарождались едва приметные кипы облаков, словно присыпанные снизу остывшим серым пеплом.

Я проехал километров двадцать, прежде чем понял совершеннейшую глупость своего поведения.

Какой дурак погонит Маркиза по дороге, когда вокруг вольная степь? Шуруй себе напрямки в любую сторону через серебристые волны, уходящие к горизонту на юг, на север, на запад и на восток…

Да, соображал я туго. Видимо, от жары.

Воротившись в Бахмачеевскую, я заехал домой к парторгу. Это надо было сделать в первую очередь, узнать, что свело с Нассоновым трех приезжих, среди которых находился и Вася.

Павел Кузьмич лежал на диване, в длинных, до колен, трусах, майке-сетке с рукавами, и читал газету.

Он сел на диване, скрестив свои сухопарые, в толстых жилах вен ноги, выслушал внимательно и прежде всего сходил в погреб за арьяном, [9] Молочный квас (местн.). хотя его жена, дородная румяная женщина, как мне казалось, без дела торчала в другой комнате за телевизором.

Правильно говорила Клава Лохова, баловал свою супругу парторг.

— Ну, дела, — покачал головой Павел Кузьмич, ставя на стол две запотевшие макитры. — Вот так штука! Я всегда говорил Петровичу, что хитростью никогда не возьмешь… Боком выйдет. А он крутил с этими приезжими. Вот штука! А ты выпей арьяну. Парит сегодня. Грозе быть, это точно. Малаша, — крикнул он жене, — может, попьешь?

Его жена что-то пробурчала. Отказалась.

Я припал к кувшину. Арьян был на удивление холодный, ядреный. Прошибал до дрожи.

— Хорош, а?

— Отличный!

— Они ему предлагали за Маркиза полуторагодовалого бычка и кобылу.

— Как за Маркиза? — удивился я. — Нассонов на него ставку делает.