Наталия Левитина - Неприятности в ассортименте

Все, я пропала.

Такую соперницу мне не победить.

Сдаюсь без боя.

Раз Никита так упорно скрывал от меня половую принадлежность коллеги, значит, он полностью увяз в пучине – влюбился в брюнетку с первого же взгляда. Едва встретил ее в аэропорту.

Неужели у них уже был секс?

Я не переживу.

Нет, судя по отчаянию, с каким Никита набросился на меня после нескольких дней отсутствия, хитрая француженка держит его на расстоянии (одновременно распаляя страсть случайными прикосновениями, как, например, я могла наблюдать сейчас). Сегодня ночью милый с такой ураганной энергией ломился в открытую дверь, что я испугалась за сохранность кровати. Новую кровать нам сейчас не купить… Да к черту кровать! Эта иноземная стерва довела моего юношу до состояния подростковой взвинченности. Она провоцирует его, изводит.

И тем желаннее становится с каждым днем.

А мне-то что делать?!

– Подбросим Генри в гостиницу – и домой, – сказал Никита. – Девочки, давайте в машину.

Француженка, продолжая улыбаться, направилась к автомобилю. Она бесцеремонно уселась на переднее кресло.

Оно мое!

Я забилась на заднее сиденье, пытаясь сохранять невозмутимость. А мысленно уже каталась по асфальту в истерике!

– Не знать гусский, совсем не знать, – объяснила Генриэтт, повернув голову в мою сторону.

О, какой изумительный профиль!

Подкорректировать бы.

Врезать по переносице кирпичиком.

Француженка сокрушенно вздохнула. Ей будто бы хотелось всласть пощебетать со мной, но языковой барьер лишал этой возможности. Зато она могла беспрепятственно общаться с Никитой. Что и делала всю дорогу до гостиницы, без умолку квохча на своем тарабарском языке. Никита отвечал ей с улыбкой, хотя и односложно…

Около гостиницы Никита вылез из джипа, распахнул дверцу перед Генриэтт и помог ей выбраться наружу. На прощание француженка чмокнула его в щеку.

Я зажмурилась от боли – на меня словно выплеснули ведро кипятка.

Что она делает, эта сволочь?!!

– Юля, оревуар, анкор увидецца, уи? – заглянула в салон через окно Генриэтт.

– Конечно, еще увидитесь, не переживай, – кивнул Никита. – До завтра!

Ах, как бы мне сейчас хотелось демонстративно покинуть заднее сиденье, шандарахнув дверью так, что у джипа едва не вылетели стекла. Никита бы вздрогнул и посмотрел на меня с немым удивлением. Моей ярости хватило бы сейчас на битву с многотысячной армией – я готова была крушить и ломать, рвать вражеские тела на части, вонзать копья, выворачивать шейные позвонки…

«Чудесно! – ядовито произнесла бы я, усаживаясь впереди. – Теперь рассказывай. Генри означает Генриэтт. Почему же это выяснилось только спустя несколько недель после ее появления в нашей жизни? Почему ты дурил меня, как последнюю идиотку? Она целует тебя в щечку, не стесняясь моего присутствия. Мне страшно предположить, куда еще она тебя целует, когда поблизости никого нет! Ты просто негодяй! Я ненавижу вас обоих!»

Нет.

Я ненавижу только Генри.

И поэтому не готова прямо сейчас начать выяснять отношения.

Автомобиль рванул с места. Я осталась сидеть на заднем сиденье, проглотив комок из воплей и обвинений, – так и не произнесла ни слова.

– Малышка, не хочешь пересесть? – улыбнулся мне Никита в зеркало. – Тебя так совсем не видно. А я соскучился.

– Тут посижу, – прошелестела я сзади. Уж лучше любимому не видеть сейчас моего лица. – Устала очень.

– Заметно. Бедняжка моя. Как тебя в зоопарк-то занесло?

– Сильно заметно? – тщательно скрывая слезы в голосе, переспросила я.

– Видно, что ты капитально запарилась. Ничего, сейчас мы примем холодный душ. Ты прости, у Генри такие вольные манеры. Она со всеми лезет целоваться. – Никита потер щеку, куда его чмокнула француженка.

– И с дамами тоже? – язвительно поинтересовалась я.

– Представь, только с мужиками. Как она тебе? Понравилась?

– Девушка с шармом, – сухо заметила я.

Лучше бы – со шрамом.

Через всю рожу.

Туго зарубцевавшийся, блестящий розовый шрам…

Отвратительный, как крысиный хвост!

Чтоб неповадно было с чужими парнями целоваться!

– А почему ты все время называешь ее Генри?

– Так она же Генри.

– Вообще-то она Генриэтт.

– Она сама об этом попросила. Ей так больше нравится.

– А-а, понятно. Только Генри – мужское имя. А она так женственна, сексуальна, – с тоской признала я.

– Да, у каждого свои тараканы. Имя Генриэтт она вообще ненавидит. Говорит, с ним связаны плохие ассоциации. Да ради бога! Генри так Генри. Гораздо важнее, что тебя зовут Юлей, а не Розамундой.

– Розамундой?

– Обожаю твое имя. Оно сладкое и детское. И ты сама такая же.

Приплыли…

И что же мне думать после таких слов?

Француженка – побоку? Она для Никиты ничего не значит? Или он просто морочит мне голову? Вопросы, вопросы, вопросы… Подозреваю, мне придется теряться в догадках до самого отъезда Генриэтт из России.

Поскорее бы она свалила.

На тумбочке в прихожей лежала сумка из тисненой кожи малинового цвета. Я невольно залюбовалась этим совершенством. Ручки крепились к корпусу золотыми кольцами, карманы были филигранно отстрочены. Две переплетенные буквы на боку сумки, а также повторяющийся мотив на шелковой подкладке свидетельствовали – Ириша отдала мне вещь громкой марки, упоминание которой заставляет трепетать модниц всего мира. Ярлычок с ценой был предусмотрительно отрезан. Подруга позаботилась, чтобы меня не хватил удар…

– Ух ты! – удивился Никита. – В глазах слепит. Что это – мечта ставропольской фермерши?

– Сам ты мечта, – отбрила я друга.

Мечта Генриэтт Нувель.

– Это подарок для твоей мамы.

– Да что ты!

– Фирменная сумочка. Не видишь, крутизна какая?

– Думаешь, ей понравится?

– Ты сам мне скажи об этом. Ты ведь знаком с Ланочкой немного дольше, чем я.

– Ну… Наверное, понравится. Ты молодец, что позаботилась о подарке. Ладно, пошли мыться. Давай-ка, быстро!

Загадка, почему мы не убились в душе. Там скользко и тесно. Пришлось держаться зубами за край ванной. Наверное, меня спасли семь лет, отданные художественной гимнастике. Благодаря тренировкам я все еще довольно изворотлива. Но выдержать натиск Никиты, распаленного француженкой до критического состояния, было нелегко.

Значит, из всего можно извлечь выгоду. Даже из присутствия Генриэтт Нувель. Главное – чтобы весь пыл, вырабатываемый в обществе мадемуазель, Никита тратил только на меня. А не на утонченную французскую грымзу.

Измены я не вынесу.

Это станет концом наших отношений.

– Ах, здравствуйте, дорогие мои! – заворковала Лана Александровна, встречая нас у двери. – Проходите, проходите.