Варвара Клюева - О мертвых - ни слова

- Значит, ты не отступишься? Зачем же тогда было утруждать себя признанием?

- Мне не хотелось бы навлекать на вас неприятности, и я надеялся на твою изобретательность, которая всегда становилась поистине дьявольской, если требовалось вытащить из какой-нибудь ямы Лешу, Генриха, Прошку или Марка.

- Иными словами, ты надеешься, что я заткну друзьям рот и подам следователю версию самоубийства таким образом, что у него не возникнет неприятных вопросов ни к нам, ни к тебе?

- Ну, если тебе угодно выразить мою мысль имено так...

- Хорошо, я тебе помогу. Но у меня два условия. Первое: ты никогда никому не проговоришься, что Мефодий был в пятницу тринадцатого у Генриха. И второе: когда дело будет закрыто, ты уедешь куда-нибудь подальше, лучше всего - в Америку. После всего случившегося мне будет неприятно тебя видеть или даже слышать о тебе.

Серж посмотрел на меня долгим изучающим взглядом:

- А говорила, что не осуждаешь...

- Не осуждать - это одно, а стать соучастницей - совсем другое. Это уже вопрос самоуважения. Не думаю, что мне будет легко себя простить, а поскольку виновник моего падения - ты, тебе лучше не попадаться мне на глаза.

- А ведь если бы Мефодия убил кто-нибудь из твоих друзей, тебе бы и в голову не пришло потребовать их изгнания.

- Не пришло бы. Но ты описал невозможную ситуацию.

Серж не нашелся с ответом и долго-долго молчал.

- Мне будет очень не хватать наших ребят. И в частности - тебя.

- Ничего, переживешь. У тебя есть программа Мефодия, она принесет тебе славу, деньги и новых друзей. Американцы любят славу и деньги.

Серж как-то странно рассмеялся:

- Ничего у меня нет. Мефодий меня перехитрил. Файлы на его дискете были зашифрованы, а когда я попытался найти шифр, вся информация стерлась подчистую.

Глава 19

Заключив с Архангельским договор, я ненадолго впала в прострацию. Нам предстояло провернуть столько дел и в такие сжатые сроки, что голова у меня пошла кругом. Подавив малодушное желание немедленно расторгнуть сделку и отправиться домой, в постель, я кратко изложила Сержу свой план и, отмахнувшись от его вопросов, побежала вниз - проинструктировать своих.

Они уже не сидели в "Запорожце", а бегали вокруг него рысцой. Все это время только железная воля Марка удерживала троих остальных от попыток вломиться в квартиру Архангельского и вырвать меня из лап убийцы. Но терпение Марка тоже небеспредельно. В ту минуту, когда я показалась ему на глаза, он уже собирался выкинуть белый флаг.

Увидев меня целой и невредимой, все четверо испытали колоссальное облегчение, но только Генрих и Леша остановились на этой радостной ноте. У Марка с Прошкой облегчение тут же сменилось раздражением.

- В чем дело? - свирепо поинтересовался Марк. - Вы что там, роман в стихах писали?

- Ты бы еще сказал, читали "Отче наш"! - фыркнул Прошка. - У этой сладкой парочки наверняка нашлись занятия поинтереснее. Что им четверо придурков, которые в предынфарктном состоянии бегают под окнами?

Чтобы не ввязываться в склоку, я в буквальном смысле слова прикусила себе язык. И досчитала до десяти. А на счет десять резко выдохнула, рявкнув при этом:

- Молчать!

Как ни странно, мой вопль возымел действие. Все четверо уставились на меня с рвением хороших служебных собак, ждущих следующей команды хозяина.

- У нас нет ни минуты. Архангельский упорствует в своем нежелании садиться в тюрьму. Поэтому вопрос стоит следующим образом: хотите ли вы, чтобы справедливость восторжествовала ценой истрепанных на допросах нервов, Машенькиных треволнений и новой квартиры, исчезающей в туманной дали? Предупреждаю сразу: никаких гарантий означенного торжества справедливости у нас нет. Архангельский может выпутаться, а мы, напротив, влипнем окончательно.

- Но разве у нас есть варианты? - уныло спросил Прошка.

- Есть. Мы можем подать следователю готовую версию о самоубийстве в красивой подарочной упаковке. Но для этого ближайшие несколько часов придется вертеться как белкам в колесе.

К чести моих друзей они согласились на сделку с совестью далеко не сразу.

- Получается, что благодаря нам твой любимчик останется безнаказанным? вознегодовал Марк.

- Ну, не совсем, - ответила я, миролюбиво пропустив мимо ушей "любимчика". - Архангельский дал слово уехать в Америку.

- Хороша расплата!

- На мой взгляд, да. Изгнание во все времена считалось тяжелым бременем. А для Сержа, посвятившего жизнь завоеванию дружеских симпатий, оно будет особенно трудным. Только не говори мне, Марк, что предпочел бы отправить его в тюрьму, на перевоспитание к садистам, насильникам и прочим уркам. По-моему, расстрел и то гуманнее. Ни за что не поверю, будто ты настолько кровожаден, как бы плохо ни относился к Сержу.

- А если Архангельский нарушит слово? - спросил Прошка, поняв, что Марк не собирается отвечать. - Мы спасем его от ужасов зоны, а он наплюет на обещание и останется здесь. Или поживет немного в Америке, а потом вернется.

- Не наплюет, - уверенно ответила я. - У нас есть средство избавить его от искушения. Стоит нам рассказать однокашникам правду, и ссылка покажется ему раем. Нет, Серж не вернется, поверьте. Он предпочтет, чтобы на родине его вспоминали с любовью.

В конце концов здравый смысл и былая симпатия к Архангельскому (не у Марка) победили. Я объяснила, что нужно делать, отправила Марка и Генриха на переговоры с остальными участниками вечеринки, Лешу и Прошку за покупками, а сама поехала на Петровку.

Я позвонила Селезневу из автомата, расположенного недалеко от проходной, и попросила его выйти на пятнадцать минут. Он пообещал спуститься, как только освободится. Ждать пришлось довольно долго. Но и разговор занял больше времени, чем я предполагала.

Идальго сам предложил прогуляться по Бульварному кольцу, я его за язык не тянула. С ночи немного похолодало и газоны припорошило снегом, но дороги и тротуары по-прежнему были мокрыми - через каждые несколько шагов приходилось перепрыгивать лужи.

Поначалу я благоразумно воздержалась от упоминания сделки с Архангельским. Просто рассказала Дону о его признании и спросила напрямик, велики ли шансы правосудия одержать верх над преступником, если Серж откажется давать против себя показания. Селезнев подумал, уточнил кое-что и ответил однозначно: нет. Даже отпечатки пальцев, если они найдутся в квартирах Леши и Великовича - лишь слабые косвенные улики. Чтобы они стали сильными, нужно доказать, что программы Мефодия действительно существовали и имели ценность, а это невозможно. Одним словом, дело Архангельского, скорее всего, не дойдет даже до суда, а уж в суде-то хороший адвокат выиграет его за пять минут. А плохой - за полчаса.

Тогда я изложила ему свой план. Над ним Селезнев думал гораздо дольше.