Софи Ханна - Солнечные часы

Лично я обожаю, когда ты принимаешь решения за меня. Меня ни капельки не раздражало бы твое собственническое чувство по отношению ко мне. Я хочу всего того, чего хочешь ты. Исключая Джульетту. Правда, ты говоришь, что давно не хочешь ее, но не готов расстаться. «Речь не о „если“, речь о „когда“, – повторяешь ты. – Просто еще рано». Не очень понятно, но раз так нужно тебе, я соглашаюсь.

Я погладила тебя по руке. Я не умею – буквально физически не в состоянии – прикасаться к тебе без полуобморочной дрожи и в тот день почувствовала себя виноватой: что ж такое, даже во время серьезного разговора ни о чем не могу думать, кроме как о сексе.

– Буду держаться подальше от вашего дома, – пообещала я, зная эту твою черту: тебе необходимо все держать под контролем, ты не выносишь, когда что-то ускользает от тебя. Если мы поженимся… когда мы поженимся, я буду дразнить тебя контролеманом, а ты будешь смеяться в ответ. – Клянусь, – добавила я, выбросив вверх ладонь, – слово скаута! Рядом с вашим домом меня близко не будет.

И тем не менее вот она я – сижу в машине напротив твоего дома. Но скажи мне, скажи, какой у меня выбор? Если ты там – извинюсь и объясню, что умирала от тревоги. Уверена, ты простишь. Да и неважно, простишь или нет, если только ты дома. Я буду знать главное: с тобой все хорошо. Ведь три дня прошло, Роберт. Три дня. И я схожу с ума от беспокойства.

Первое, что я увидела, свернув на вашу улицу, – твой красный грузовичок, припаркованный в самом конце, там, где асфальтовая дорога сужается и переходит в грунтовку. Едва я прочла твое имя на фургоне, грудь у меня стеснило, словно весь воздух разом выкачали. (Ах да, прости! Ты не любишь, когда я называю твой грузовичок фургоном, а я то и дело ошибаюсь.) Большие черные буквы на красном боку: РОБЕРТ ХЕЙВОРТ.

Обожаю твое имя.

Грузовик точно такой, как всегда, но здесь, накренившийся на травянистом склоне, между домами и полем, выглядит громадным, странно даже, как он прилепился на таком пятачке. Первым делом я подумала, до чего неудобное место для водителя грузовика. Каждое утро задним ходом выруливать на дорогу – сущий кошмар, должно быть.

Второй пришла мысль о том, что сегодня понедельник, а значит, фургона тут быть не должно. В понедельник ты на работе. Вот теперь я уже по-настоящему встревожена, слишком встревожена, чтобы при виде вашего общего дома, твоего и Джульетты, удрать восвояси.

Зная, что ты живешь в доме номер 3, я предполагала, что улица заканчивается двадцатым или тридцатым номером, как это обычно бывает. Однако твой дом здесь третий – и последний. Первые два стоят напротив друг друга, ближе к перекрестку и угловой забегаловке «Старая часовня». А твой дом особняком, у самых полей, и с дороги мне видно только кусочек шиферной крыши и часть стены песочного цвета с единственным квадратным окошком в правом верхнем углу – там, наверное, ванная или кладовка.

Сегодня я узнала о тебе кое-что новое. Ты предпочел дом, который сама я никогда не выбрала бы, – задняя глухая стена здания смотрит на улицу, а фасад скрыт от прохожих. Не слишком гостеприимно. Ясно, что жильцы хотят уединения, оберегают личную жизнь от чужих глаз, да и природой, конечно, любоваться из окон приятнее. И все равно подобные дома меня обескураживают: такое впечатление, словно они повернулись к миру задом. Ивон того же мнения, я точно знаю, поскольку один из домов-хамов мы всякий раз проезжаем на пути к супермаркету. «Жилье для бирюков, – сказала Ивон, увидев его в первый раз. – Живут в своем мирке, никого к себе не подпускают, и на все у них один ответ: отвалите!»

У меня нет сомнений, что сказала бы Ивон по поводу дома номер 3 по Чепел-лейн: «Его хозяин будто предупреждает: „Не смейте приближаться к моему дому“. Да что там „будто“. Та к оно и есть!»

Я тебе много рассказывала про Ивон, а потом перестала – когда ты, насупившись, назвал ее язвой. То был единственный раз, когда твои слова меня расстроили. Я объяснила, что Ивон – моя лучшая подруга еще со школы и что хотя едкости ей и вправду не занимать, но ее шпильки не оскорбляют, скорее, поднимают настроение. Ивон грубовата, резка, не признает авторитетов и убеждена, что высмеивать можно и нужно любую, даже самую паршивую ситуацию в жизни. Безумная любовь к женатому мужчине, по мнению Ивон, – идеальный предмет для острот, и, признаться, зачастую только легкомыслие подруги сохраняет мне рассудок.

Заметив, что я обиделась, ты поцеловал меня и сказал: «В одной книге я прочел слова, которые здорово облегчили мне жизнь: „Когда мы обижаемся, то вредим себе и другим не меньше, чем когда наносим обиду“. Понимаешь?» Я кивнула, – впрочем, без особой уверенности, что уловила смысл.

Я не говорила тебе, что повторила этот афоризм Ивон, – само собой, не вдаваясь в подробности, с чего вдруг возникла эта тема. Придумала другую, не связанную с Ивон обидную фразу, которую ты якобы произнес. «Чертовски удобно! – хихикнула Ивон. – Ну-ка, ну-ка, уточним. Значит, ты виновата, если любишь поганца, – и ты же будешь виновата, если сама пошлешь его. О, благодарю тебя, Светоч Разума, за то, что поделился тайным знанием!»

Я беспрестанно терзаюсь мыслью о том, что произойдет на нашей свадьбе (когда мы наконец поженимся). Не могу себе представить, как ты будешь общаться с Ивон. Любая ваша беседа обречена: через пару реплик ты погрузишься в молчание, а Ивон продолжит упражняться в остроумии.

Вчера она звонила тебе домой. Я заставила. Уговаривала, умоляла, испортила ей вечер, но добилась согласия. Меня до сих пор подташнивает, как вспомню, что Ивон слышала голос твоей жены. Теперь я еще на шаг ближе к тому, с чем не хочу мириться, – к физической реальности Джульетты. Она существует. Если б это было не так, мы с тобой давно жили бы вместе. И я знала бы, где ты сейчас.

По телефону Джульетта явно врала. Ивон так считает.

Ваш дом окружает высокий каменный забор с коричневой деревянной калиткой. Цифры «3» нигде не видно, я вычислила номер методом исключения. Выбравшись из машины, чуть не упала – ноги будто разучились ходить. День сегодня ветреный, зябкий, но ясный, я бы даже сказала – киношно яркий. Солнце слепит глаза, я щурюсь. Природа, похоже, специально заливает эту улицу светом, словно говоря: «Вот где живет Роберт!»

Низенькая, мне по плечо, калитка скрипнула, я проскользнула в твои владения и замерла на поросшей сорняками дорожке. Передо мной сад. На одном его краю – ржавая ванна с велосипедными колесами внутри, рядом кипа сплющенных картонных коробок. Трава растет клоками, повсюду бурьян. Судя по запущенной лужайке, когда-то тут были разбиты клумбы, но теперь все затянуло буро-зеленым хаосом. Меня всю так и затрясло. И чем дольше я смотрела на эту картину, тем больше разбирала меня злость. На Джульетту. Ты вкалываешь с утра до вечера, нередко семь дней в неделю. У тебя нет времени на сад, но у нее-то есть! Она ни дня не проработала с тех пор, как вышла за тебя, и детей у вас нет. Чем же она занимается дни напролет?