Николай Зорин - Сестра моя – смерть

– Он самый. – Мужик покаянно склонил голову. Бедный, наверное, решил, что его пришли арестовывать, подозревая в убийстве жены.

– Я могу зайти? – Андрей втянул в себя воздух: водочный перегар просто сбивал с ног. Судя по всему, этот Аристов не три часа назад начал возлияния, узнав о смерти жены, а возливал по крайней мере с утра. А может, и вообще в многодневном запое пребывает. Но чего он так боится?

– Да ты уже зашел. Только зря, я ничего не знаю! – Мужик повернулся к Андрею спиной и, пошатываясь, пошел на кухню, Андрей двинулся за ним.

На столе стояла наполовину выпитая бутылка водки, еще одна, пустая, валялась на полу, у плиты.

– Не думал я, что так быстро за мной придете. Надеялся, хоть сегодняшний день дадите дожить. – Аристов тяжело плюхнулся на табурет у окна, налил полный стакан водки, посмотрел на Андрея затравленно-зло, усмехнулся. – Можешь себе тоже плеснуть. За упокой моей души. – Выпил залпом, не отрываясь. – Женька, Женька, сама погибла и меня затянула.

– Вы думаете, что я из милиции? – Андрей с сочувствием посмотрел на Аристова.

– Нисколько я так не думаю! Прекрасно понял, кто ты такой. Женьку убили, теперь мой черед. Только не знаю я ничего! А что знаю, не растреплю. Не веришь?

– Что не растреплешь?

Аристов явно принимал его за кого-то. Понять бы за кого. Можно было бы этим воспользоваться и выудить информацию. А информация, судя по его реакции, была. Во всяком случае, он был в курсе того, кто и за что убил его жену, и теперь не столько скорбел по поводу ее смерти, сколько дрожал за свою жизнь.

– Ничего не растреплю. Да мне и некому. Да и понимаю. Это бабы языком метут, удержаться не могут. Во мне умрет… Я не в том смысле! – испугался собственных слов Аристов. – Я… Не скажу! Никому и никогда! И про то, что вы Женьку шлепнули, ни слова, ни полсловечка! А убивать меня вам даже невыгодно! Меня на завтра менты вызвали в город, на опознание. Подозрительным им покажется, если не явлюсь, искать станут, факты сопоставлять, на вас выйдут. – Он хитро прищурился. – Нельзя меня убивать.

– Нельзя, говоришь? – Андрей в задумчивости смотрел на Аристова, не зная, как лучше повести разговор. Тот его явно отчего-то боялся, и это было на руку, но и перегибать палку нельзя – вдруг запугается так, что последнего рассудка лишится? – Ну это мы еще посмотрим, нельзя или льзя. Все будет зависеть от тебя.

– Да что я-то, что я? Я никому ничего не скажу!

– Никому и не надо, а вот мне ты сейчас все-все подробненько изложишь.

Аристов затравленно уставился на Андрея, весь как-то съежился, рука снова потянулась к бутылке, но на полпути замерла.

– А вы кто? С чьей стороны? Со стороны иностранца или…

– Я со своей собственной стороны, а значит, с самой опасной для тебя, если не захочешь быть со мной откровенным. – Андрей зловеще усмехнулся.

– Да я что? Я захочу. Я всегда готов, – залепетал Аристов. – Вы спрашивайте, что вас интересует. Водочки не хотите?

– Не хочу! И тебе пока пить не советую. Ты мне нужен трезвым и умным.

– Да, да, конечно. Я ведь так, только чуть-чуть выпил с утра, с горя и со страху. Как Женька уехала, понял: кранты. И ей, и мне крышка. Это она, дура, думала, что Озерская ей поможет, а я знал: не вернется Женька, шлепнут ее в городе. Вот и шлепнули.

– Кто и за что ее убил?

– За болтливый язык поплатилась, за жадность. А кто убил – те или эти, не знаю. Это вы лучше у Пельмана спросите, он, змей, ее продал, зуб даю, что он.

– Кто такой Пельман?

– Главврач бывший этого их хренового роддома. При нем все начиналось. Только он да Женька моя в городе и остались, остальные поразъехались кто куда. Он на Женю стукнул, больше некому. Иностранцу с той, другой стороной не выгодно было делиться информацией, значит, он, старый хрыч, поделился. Да Женя и сама говорила, что он. Это уже после письма было. Видно, письмо еще большую кашу заварило. Но про письмо она только мне рассказала, тому, с той стороны, которая не с иностранцем, ни полсловечка про письмо. Все рассказала и все документы отдала, а про письмо умолчала. Очень потом она на Озерскую надеялась, думала, если в ноги к ней бросится и прощения попросит, та ей поможет выпутаться. Ну дура баба, что с нее взять? А я сразу понял, когда тот, второй хрен-то приехал, чем все кончится. Бежать нам надо было и ни на какую Озерскую не надеяться. А Женька моя заладила: я мать ее и бабушку знала, хорошие люди, и Алена не должна отказать. А что там мать и бабушка! Ведь не мать и не бабушка они ей, не родные. Втолковываю ей, а она и слушать не хочет, уперлась – и все.

– Так! – Андрей тряхнул головой: бредовый поток, который вылил на него Аристов, просто оглушил, аж в ушах зазвенело. – А теперь с самого начала и подробно: все причины и следствия. Пока я ничего не понимаю. – О непонимании следовало бы умолчать, это вырвалось помимо воли, но Аристов, к счастью, ничего не заметил, слишком был пьян и напуган и очень хотел услужить, чтобы заработать жизнь. И потому нисколько не усомнился в том, что Андрей представляет грозную и опасную для него силу, начал рассказывать подробно и почти связно.

Корни сегодняшней ситуации уходили в глубокое прошлое, в хорошо организованное преступление двадцатилетней давности. При местном роддоме существовало платное отделение, которым заведовал Пельман. Считалось, что он разработал методику, следуя которой любая женщина, даже с сильной патологией, может родить здорового ребенка, причем того пола, которого пожелает. На будущих матерей воздействовали различными аппаратами, кормили пилюлями, подбирали индивидуальную диету. Все это была чистая фикция. Единственным настоящим было УЗИ. Развитие ребенка находилось под строгим контролем, и, если что-то шло не так, подбирали донора, то есть здоровую женщину с подходящей группой крови и соответствующим сроком беременности. Ей, в свою очередь, говорили, что у нее возникли осложнения, требуется госпитализация, и направляли в Светлогорск, якобы там как раз есть специализированное отделение для таких случаев. У Валерии Озерской, которая также воспользовалась услугами платно-шарлатанской медицины, осложнения возникли очень серьезные, врачи опасались, что ребенок может родиться мертвым, а если и выживет, то очень больным и слабым. Подсуетились и нашли подходящего донора – Зою Иконину, молодую, здоровую мать-одиночку. Детей поменяли. Зое достался больной ребенок Валерии, а Валерии здоровая, крепкая дочь Зои. Родители, естественно, об этом не знали, ни с той ни с другой стороны. Вообще, деятельность отделения держалась в большом секрете. Этот секрет сохранился бы и по сей день, если бы не Евгения.

Тогда, двадцать лет назад, Евгения работала медсестрой в платном отделении. Она только что закончила медучилище. Устроил ее туда двоюродный дядя, дальний родственник Пельмана. О том, какие там творятся дела, Евгения сначала ничего не знала, а когда поняла, куда попала, бросилась к дяде, но тот объяснил, что пути назад нет, что лично ей, если будет молчать, опасаться нечего, а зарплата в два раза выше, чем у обычной медсестры, так что пусть благодарит его за хорошее место. Евгения все-таки не успокоилась и решила вести нечто вроде картотеки подменышей: подробно записывала, какой ребенок от кого был рожден в действительности и кому передан. Она по наивности полагала, что обман рано или поздно раскроется и тогда при помощи ее записей можно будет вернуть родителям их настоящих детей.