Сьюзан Конант - Пес, который порвал поводок

— Так достань попросту номер ПДС.

Это значит состоять в Привилегиях по Дополнительному Списку. Номер ПДС позволил бы мне выставлять Рауди по послушанию, но не по экстерьеру и, разумеется, не сделал бы его моим псом.

— Потому что Маргарет могла бы отменить ПДС, когда ей заблагорассудится. Черт возьми, я хочу его сохранить.

— А не кажется ли тебе, что Маргарет не обязательно была единственной, кто мог установить эту связь? Между Рауди и ее псом. Ты, например, установила. Не установил ли и кто-нибудь еще?

— Кто?

— Кто-нибудь, кто видел татуировку.

— Она практически невидима, — сказала я. — Пока не знаешь, что она там.

— Кто был ветеринаром Стэнтона?

— Доктор Дрейпер. Я знаю, потому что в скоросшивателе было свидетельство о прививке против бешенства, оно в библиотеке.

— Я просмотрю историю болезни. Может быть, доктор Дрейпер что-нибудь увидел и сделал запись.

— Не ляпнул ли он насчет этого что-нибудь не то?

— Зачем? Стэнтон был как раз из тех, кто татуирует собаку. Ответственный, знает о татуировках, любит пса. Ты видишь татуировку и заключаешь, что владелец знает о ее существовании. Зачем еще что-нибудь говорить?

— О'кей, просмотри историю болезни. Но не расспрашивай доктора Дрейпера. Ничего никому не говори. Считай, я никогда тебе не говорила. А еще я продолжаю думать, что бумаги у Стэнтона были. Знаешь, AKC не самая подвижная организация на свете. Когда регистрируешь собаку, требуется с месяц, чтобы получить бумаги. Я думаю, регистрация была пройдена, но этого еще нет у них в книгах.

— Принимаешь желаемое за действительное, — сказал Стив. — Я сегодня проверю историю болезни. Мне пора. Я тебе позвоню.

Я приступила к колонке о средствах против рытья. Она была у меня на очереди. Тем временем Рауди начал превращать мой дворик в уменьшенную модель Вердена. В полдень позвонил Стив.

— Я просмотрел историю болезни, — заявил он. — Там ни слова о татуировке, но зато есть кое-что, о чем тебе надо знать. По карте — он давно застрахован от всего, кроме бешенства.

— Это, верно, какая-то ошибка. — Я видела запись д-ра Стэнтона.

— Может, он поменял ветеринара. Так делают.

— Без причины ветеринаров не меняют.

— Ох, в самом деле? — Голос Стива звучал уверенно — человек с опытом.

— Стэнтон должен был сделать какую-нибудь заметку в скоросшивателе, — сказала я. — Тут что-то подозрительное. Когда Рауди обследовали?

— Дай-ка взгляну, — в сентябре. Через год после того, как мы впервые его увидели. И, ох, ты, конечно, подозреваешь, что у него собачий кашель. Немножко раньше, в марте, он прошел пробу на кашель. Она была отрицательная. Ты давала ему таблетки?

Милли мне их вручила. Они были из старомодных — маленькие, розовые, которые дают каждый день с апреля по ноябрь. Они защищали Рауди от кашля, но ни от чего более. Пес, который любит всякого и съест что угодно, — уязвим, даже большой пес, с виду похожий на волка. Стив мог защитить его от чумки, ушного клеща и воспаления легких, но мне предстояло оградить его от человеческих существ.

Стив выкроил для нас десять минут вскоре после полудня. Большинство собак люто ненавидит инъекцию от собачьего кашля, которая вовсе и не укол. Это впрыскивание в нос. Я крепко держала Рауди, пока Стив доставал лекарство из ампулы и впрыскивал его в нос Рауди. Рауди не шевелился. Не скулил. Не сопротивлялся. Просто принял как должное. Его не пугали и настоящие уколы. Лайки весьма ценятся как лабораторные животные. У них высокий болевой порог. Если я когда-нибудь кого-нибудь убью, так это будет тот кусок дерьма, который пользуется этой несгибаемостью, этим достоинством.

Вернувшись домой, я позвонила на работу Роджеру — какое-то снабжение компьютерными дискетами — и сказала ему, что у меня возникло несколько вопросов о Рауди. Он сказал, что будет дома к четырем, и предложил зайти. Я согласилась. Рауди взяла с собой, чтобы не оставаться наедине с Роджером. Единственным способом навести порядок в бумагах Рауди, единственной гарантией, что я смогу его сохранить, единственным средством убедиться, что больше никто никогда не подкосит его валиумом, было, как я наконец поняла, — выяснить, что это за чертовщина происходит, и Роджер оказывался тут логической точкой отсчета. Если кто и знал о леди с корги, так это Роджер, Кроме того, хоть я и не собиралась рассказывать ему о татуировке, мне хотелось знать, имел ли он какое-нибудь отношение к Рауди, много ли у него было возможностей когда-либо отыскать татуировку, как нашла ее я. И конечно, я хотела узнать о нем то же, что хотел узнать Кевин о Маргарет, — не было ли недавно какого-нибудь признака внезапного повышения его дохода.

Вашингтон-стрит ведет примерно от Сентрал-сквер к Массачусетскому Технологическому институту и к реке. Стоит ли говорить, что это не Брэтл-стрит? Мне понадобилось минут десять, чтобы найти место для парковки. Если в Кембридже вы припаркуетесь в запрещенной зоне, полицейский уводит вашу машину и вам приходится оплатить все старые квитанции за неправильную парковку, чтобы вам разрешили забрать машину из отгона. С Роджерова трехпалубного судна облезала коричневая краска. Запах мочи в парадной оставила явно не Лайон. Собачьи самки где попало не брызгают. А вот человечьи самцы — еще как. Рауди понравился Роджеров парадняк. Собаки не ценят гигиены. Или, может, ценят — чем хуже, тем лучше.

Лайон лаяла так громко, что я сообразила: квартира Роджера — первая слева. В двери появилась щелочка, потом высунулись большие черно-кудлатые головы Роджера и Лайон. Лайон распахнула дверь, и собаки обнюхались и помахали друг другу хвостами.

— Свои, Лайон, — объяснил ей Роджер, словно она обнаруживала признаки неизбежного нападения. — Свои. Спокойно. Все в порядке, девочка.

Она пролаяла какое-то приветствие и распустила слюни. Если собачья слюнявость вас коробит, не берите ньюфаундленда. Выказывая лучшую, чем у Роджера, воспитанность, она побежала внутрь квартиры, взмахом хвоста приглашая за собою. Рауди приглашение принял.

— Входите же, Холли, — сказал наконец и Роджер.

В доме царил густой запах плесени, словно в плотно закрытой бельевой корзине, полной влажных полотенец и грязных носков. Рауди потыкался туда-сюда, и они с Лайон метнулись сквозь открытую дверь, за которой, как я разглядела, была кухня, где наверняка пахло еще похлеще, чем в гостиной. Приятного аппетита.

Как в доброй половине кембриджских квартир, в Роджеровой все было белое — стены, мебель, занавески, ковер, таитянская обитая ситцем кушетка, стулья для ванной от Крэйга и Баррела. Но Роджеров декор обнаруживал присутствие ньюфа. На всем лежал слоями черный пух. Лайон в обилии нанесла художественной резьбы на плинтусы и ножки дубового кофейного столика. Уютное было местечко.