Алексей Хапров - Сын Духа Святого

Во мне вдруг проснулся отъявленный садист. Чувство превосходства в силе над своей жертвой всегда опьяняет. Крепко связав Славику руки за спиной, я поднялся с пола. Славик тоже встал. В его глазах появились слезы.

— Развяжи, — попросил он. — Быстро развяжи.

Его беспомощность только еще больше меня завела. Ах, ты хочешь, чтобы я тебя развязал? Ну, сейчас я тебя "развяжу"!

Я поводил глазами по комнате, и увидел магнитофонный шнур. Взяв его, я снова двинулся на Славика. Он стал отступать. Я яростно набросился на него, сбил с ног, прижал к полу, уселся на него сверху, и принялся обматывать шнуром колени. Славик стонал и отчаянно брыкался, но это только разжигало мою ярость. Крепко связав ему ноги, я поднялся, отряхнул руки и произнес:

— Все.

— Браво, браво! — зааплодировали Гребенюк и Андреев. — Смирнов, а ты не такая уж размазня, каким кажешься. Ты, оказывается, решительный парень.

Я самодовольно усмехнулся и приосанился.

Славик тем временем продолжал дергаться и плакать. У него началась истерика.

Гребенюк и Андреев смотрели на него и смеялись. Я смеялся вместе с ними. Боже, как жестоко это все выглядело, — наш издевательский смех на фоне отчаянного плача Славика. Мы буквально наслаждались его беспомощным положением. Первый ученик класса, талант, о котором пишут газеты, сейчас находился в нашей власти! Это доставляло нам огромное удовольствие, и сильно возвышало нас в своих собственных глазах.

— А интересно, — вкрадчиво произнес Гребенюк, — как он выглядит без штанов?

— Ха-ха-ха, — засмеялся Андреев. — И правда. Может, у него там что-то не так?

Завладевший мною змий толкал меня на новые "геройства". Мое буйство достигло такой степени, что я совершенно перестал улавливать ту грань, за которой заканчивается здравие рассудка. У меня до сих пор сжимается сердце, и возникает огромный стыд, когда я вспоминаю, что последовало дальше.

Я молча подошел к лежащему на полу Славику, присел, и принялся его раздевать. Я расстегнул ему рубашку, задрал майку, затем расстегнул пуговицы на его брюках, стащил их вниз, после чего снял с него трусы.

Славик вопил нечеловеческим голосом. Естественное чувство неловкости заставляло его прикрываться, и он извивался на полу, как червяк. Наблюдая за его мучениями, я испытывал неимоверное злорадство.

— Га-га-га! — довольно загоготали Гребенюк и Андреев. — Га-га-га!

Внезапно они опомнились, и их хохот мгновенно стих.

— Ты, что, с ума сошел? — рявкнул на меня Гребенюк. — Развяжи его, быстро!

— Во, дебил! — воскликнул Андреев.

Я осекся. Мои гости выскочили в прихожую, обулись, и, даже не попрощавшись, вышли из квартиры, громко захлопнув за собой дверь.

Хмель тут же выветрился из моей головы. Я понял, что здорово переборщил. И что это на меня вдруг такое нашло? По моей спине пробежал неприятный холодок. Я подошел к Славику и развязал его, чувствуя, как у меня трясутся руки. Славик вскочил на ноги, и, шморгая носом, принялся застегивать на себе одежду.

— Я пошутил, — пробовал оправдаться я, произнеся первое, что пришло мне на ум. — Ты извини, ладно?

Славик не отвечал.

Я подошел к нему и нерешительно протянул ему руку. Но он яростно отбросил ее в сторону. Славик быстро обулся и ушел.

Я стоял посреди комнаты и растерянно глядел на опустевший праздничный стол. Да, не таким я представлял себе свой день рождения! Я взял в руки книгу, которую подарил мне Славик, и раскрыл ее. На внутренней стороне обложки было старательно выведено его рукой: "Другу Игорю в день четырнадцатилетия с наилучшими пожеланиями. Здоровья, счастья, успехов в учебе! Слава". Прочитав эту надпись, я почувствовал, как у меня защемило сердце. Что я наделал! Что я натворил! Как я мог так по-скотски поступить со своим другом? Что за неведомая дьявольская сила лишила меня разума? Что толкнуло меня поддаться искушению столь нездорового любопытства?

На следующий день я шел в школу с тяжелым сердцем. Я не знал, как буду смотреть в глаза Славику. Но Славик в тот день на занятиях не появился. Меня это сильно обеспокоило. Мою душу терзали самые мрачные предчувствия. Славик был очень эмоционален и впечатлителен. Бог знает, что он мог сотворить с собой после такого нервного потрясения. Мне страшно было подумать, виновником чего я мог стать. Мне очень хотелось сходить к нему домой, чтобы узнать, в чем дело. Но я так и не решился. Мне было стыдно. Кроме этого, меня угнетало еще и то, что я раз за разом ловил на себе какие-то странные взгляды одноклассников. На меня еще никогда не смотрели с таким отвращением. Очевидно, это постарались Гребенюк и Андреев, которые, несомненно, предали широкой огласке мои вчерашние "подвиги". Весть о них разлетелась по классу с молниеносной быстротой. По отношению ко мне недвусмысленно крутили пальцем у виска.

Последующие дни также не принесли мне успокоения. Славик на занятия по-прежнему не приходил. А вскоре нам сообщили, что его родители забрали документы, и перевели сына в другую школу.

Я потом, иногда, встречал его на улице, пытался заговорить. Но он всегда от меня отворачивался, старательно огибал, и проходил мимо.

Вот так печально закончилась наша дружба. Как я был бы рад все исправить, представься мне такая возможность. Но прошлое, увы, не вернешь.

Столкнувшись после этого с абсолютным одиночеством, и будучи вынужденным с ним смириться, я как-то постепенно к нему привык, и оно превратилось в мое естественное и привычное состояние. Говоря медицинским языком, в моей психике произошли серьезные и необратимые изменения. Эти изменения сформировали мое мировоззрение, мой характер, и во многом определили мою дальнейшую жизнь.

Стемнело. За окном продолжала бушевать непогода. Я по-прежнему лежал на кровати, закрыв глаза. Сколько там времени? Я привстал и посмотрел на старый будильник, стоявший на полу. Восемь часов вечера. Странно, что меня еще интересует расположение часовых стрелок. Видимо, это просто в силу привычки. Что для меня теперь время? Разве оно имеет для меня сейчас какое-то значение? Восемь часов, или девять, или десять — от этого все равно ничего не изменится. Все останется так, как есть.

Черт! Как невыносимо сводит желудок! До чего же страшная эта штука — голод! Он беспощадно грыз мои внутренности, выжимал из меня молекулу за молекулой. Я чувствовал, как размягчались мои кости, как высыхали мои мышцы, как кружила мою голову разжижившаяся кровь, как погибала моя душа. Я явственно ощущал, как во мне начинают просыпаться самые примитивные животные инстинкты.

Почему же мне суждено страдать? Почему жизненное счастье обошло стороной именно меня? За что ты меня так наказал, о Господи? За какие грехи ты послал на мою голову столь страшные мучения? За что ты меня так покарал? Мне хотелось только одного — заснуть, и больше никогда не проснуться. Спокойно и безболезненно распрощаться с этим миром. Но Всевышний, похоже, не желал, чтобы я так просто покинул этот свет. Ему хотелось, чтобы я испил свою горестную чашу до самого дна. И он продолжал мучить меня тяжелыми воспоминаниями, которые заставляли сжиматься мое сердце, и от которых порой сырели глаза.