Лин Гамильтон - Гнев Шибальбы

— Такое несчастье. Я сам был там той ночью, в «Эк Балам».

— Правда? А что вы думаете о «Детях Говорящего Креста»? Я теряюсь в догадках о том, что касается мотива. Насколько я понимаю, прежде никто и никогда не слышал об этой группировке, к тому же с тех пор они ничего больше не совершили, по крайней мере из того, о чем бы они заявили публично.

— Вы читаете мои мысли. Именно поэтому я воспринял эту кражу так близко к сердцу.

— И по этой же причине вы высказали в полиции предположение, что доктор Кастильо может быть к этому причастен.

Мое замечание его скорее удивило, чем вызвало раздражение.

— Вообще-то полиции о нашей ссоре рассказала моя дочь, Монсеррат. Я просто подтвердил ее слова. Если честно, то, не упомяни она об этом, я бы даже не связал два этих события. У нас с доктором Кастильо были разногласия по поводу этих произведений искусств. Но я не питаю иллюзий. Я знаю, люди считают, что в этих спорах прав он, а не я. Моя вина в том, что я хотел владеть этими вещами.

Знаете, несмотря на тот факт, что я нахожусь в составе директоров музея, у меня часто возникали проблемы с некоторыми из основных принципов правления. Почти восемьдесят процентов собрания музея томится в запасниках. А моя коллекция выставлена для всеобщего обозрения. Вы можете возразить, что только избранным позволено видеть эти произведения искусств в моем доме или моем отеле, но это больше чем пара хранителей музея!

— А как насчет проводимых музеем исследований этих артефактов? — вставила я.

— Если они хотят исследовать предметы искусства из моей коллекции, пусть только предложат, — возразил он. — В том, что касается идеи передачи артефактов коренным жителям, — продолжал он, — то вы что, действительно считаете, что «Дети Говорящего Креста» собираются передать недавно добытый предмет искусства доколумбовой эпохи аборигенам этих мест? Чушь! Они продадут его на черном рынке тому, кто предложит лучшую цену, коллекционеру, который, поскольку вещь краденая, будет владеть ей тайно, и только он сможет ей любоваться.

Я хотела рассказать ему об идее, которую поддерживал и дон Эрнан, о совместной ответственности между местными жителями и музеем, которая будет выгодна всем, но я знала, что это бессмысленно. Он был одержим.

— Вы упомянули, что вас лишили одного или двух предметов искусства. У вас еще что-то пропало?

— Да, около года тому назад. Прекрасная скульптура обнимающейся пары. Она была украдена из дома, когда я находился в отъезде по делам. Конечно, страховка покрыла потерю, как это будет и с Ицамной. Но сердцем я понимаю, — он на мгновение замолчал, — что материальная компенсация в данном случае слабое утешение.

Я была с ним согласна.

Было уже очень поздно. Я сказала ему, что мне пора и что мне необычайно понравился вечер и его гостеприимство.

— Надеюсь, до отъезда в Канаду вы еще посетите нас, — сказал он. — У моей жены не так много друзей, и ей нужна компания.

В этот момент в поле зрения появилась та, о которой шла речь. Мне показалось, что во время обеда она пила довольно мало, но явно успела компенсировать свою сдержанность. Монсеррат тащила ее через фойе почти волоком.

— Иди наверх, — прошипела она. — Ты нас с отцом позоришь!

Шейла прошла мимо нас по ступенькам, в ее глазах стояли слезы. Диего посмотрел на свою дочь, затем на удаляющуюся жену и вздохнул. Он спустился вниз попрощаться со своими гостями, которые уже начали разъезжаться.

Джонатан стоял в дверях.

— Ты на машине? Тебя подвезти? — спросил он.

— Я могу доехать и на такси, — сказала я.

— Я этого не слышал. Я вызвал свою машину, и она будет здесь через минуту.

Сразу после этих слов появилась Монсеррат.

— Не останешься чего-нибудь выпить, Джонатан? — спросила она.

— Не сегодня, дорогая, — сказал он. — Я должен отвезти сеньору Макклинток обратно в отель.

Монсеррат это явно не понравилось. Она привыкла получать то, что хотела, люди не были исключением. Это была фамильная черта.

Прибыла машина, и мы сели. Часть пути Джонатан ехал по шоссе, затем свернул.

— Как насчет того, чтобы передвинуть наше свидание на пару вечеров поближе? — предложил он. — У меня дома?

— Почему бы и нет? — ответила я. Меня никто не ждал, и, несмотря на чувство, что я каким-то образом изменяю своему бывшему мужу, я не могла придумать причины, чтобы отказаться.

В том, что касалось секса, Джонатан был также самонадеян и уверен, как и во всем остальном, и я почувствовала, что та часть моей души, которая, казалось, замерла навсегда, снова начала оживать.

Позже, лежа в его постели и наблюдая, как он, бледный в проникавшем через щели жалюзи лунном свете, спит, по-хозяйски обняв рукой мой живот, я спрашивала себя, почему я не испытываю чувства удовлетворения.

Я проснулась от звука дождя и ощущения, что кровать пуста. Оглушающий тропический ливень, к счастью короткий, уже заканчивался, что вполне подходило для эб, дня дождя. Спустя десять минут небо расчистилось, чего нельзя было сказать о моем настроении.

Я прошла на кухню и нашла на столе записку. «Меня вызвали. Проблема на раскопках. Чувствуй себя как дома, — прочитала я. — Лукас приедет около одиннадцати тридцати и отвезет тебя в Мериду». В конце записки было несколько более приятных слов: «Как насчет сегодняшнего вечера?»

Десяти еще не было, так что я решила искупаться в бассейне, хотя у меня и не было с собой купальника. Укрытый тенью бассейн казался таким уединенным и приятным и был надежно защищен от любопытных взглядов густой живой изгородью.

Однако, выбравшись из воды, я очутилась лицом к лицу с маленькой женщиной племени майя, одетой в традиционную расшитую женскую рубашку. Мы обе очень удивились, увидев друг друга, но у нее было значительное преимущество: она была в одежде.

Женщина посмотрела на меня с большим подозрением, даже с любопытством, когда я, схватив свое полотенце, бросилась в спальню. Я приняла душ и оделась, и все это время я слышала, как она перемещается по дому.

Кроме шелкового платья с прошлого вечера у меня больше ничего не было. Для пол-одиннадцатого утра эта одежда была несколько экстравагантна. Я хотела отсидеться в спальне, пока меня не вызволит Лукас, но поняла, что это глупо, поэтому пошла в кухню.

Мы снова взглянули друг на друга через кухонный стол. Ростом она была не выше пяти футов, а в ее темных волосах, собранных в пучок, виднелась седина. Ее внимательно изучающие меня глаза светились благодушием и, как мне показалось, интеллектом. Наконец она улыбнулась и указала на кофейник, стоящий на плите. Запах был великолепный, я кивнула, и она налила мне чашку.

Она говорила только по-испански с сильным акцентом. Ее родным языком, как она мне сказала, было юкатанское наречие. Мы познакомились. Ее звали Эсперанса, и она была, по ее словам, домработницей сеньора Хамелина. Она приходила каждый день, чтобы убраться и приготовить что-нибудь на ужин.