Степан Янченко - Утраченные звезды

— Приходи, Петр Агеевич, на собрание наших коммунистов и на первомайский митинг приходи.

Петр, довольный приглашением, пообещал прийти, а в душе у него шевельнулась радость за доверие товарищей и оттого, что у него появилась какая-то общественная ответственность. Маленькая ответственность, всего лишь ответственность за участие в общественном мероприятии, за приобщение к общему делу товарищей, но она вызывала ощущение гордости и душевного роста. С этим чувством он жил все предмайские дни.

А пока он два дня покопался на заводской свалке металлолома и набрал себе кусков стальных прутьев, уголков и реек для устройства токарного станка. Он все же вознамерился его сконструировать и смастерить. Будущая жизнь не сулила скорого трудоустройства, и рыночная подработка становилась неизбежной.

Подходившие праздничные дни принесли детям целую неделю, свободную от занятий, и они попросились к бабушке и дедушке в деревню. Родители одобрили желание детей, зная, что лучшего праздника детям и не придумать, а на праздничные демонстрации нынче детей перестали выводить. Петр отвез детей в деревню, где и сам получил удовольствие от общения с родителями Тани, а по сути и со своими родителями — такая между ними была сердечная близость.

Посидеть теплым весенним днем в саду за столом — распрекраснейшее дело. Тут Петр и поведал Семену Митрофановичу о своем намерении смастерить себе станок для вытачивания деревянных вещей на рынок. Семен Митрофанович тотчас смекнул, что означает такое намерение зятя, болезненно поморщился и прямо сказал:

— Когда вы с Таней говорите, что думаете приспосабливаться с рынка жить, у меня на душе кошки скребут. Какие вы рыночники?

Слова Семена Митрофановича Петра глубоко не задели, он уже хорошо знал, что такое рыночная толчея, она у него вызывала аллергический зуд, что было позлее кошачьего царапанья, и он с горькой усмешкой сказал:

— Рыночники мы с Таней, действительно, никудышные, но что делать, отец? Надо же как-то переживать это проклятое время.

Семен Митрофанович тоже горько улыбнулся, недовольно покрутил головой, попробовал на прочность пошатать стол, держа его за угол, и с неопределенным упреком проговорил:

— Все мы вот так: пережить надо, пережить как-то надо… А что переживать и сколько времени тянуть это переживание? И почему приходится переживать? Это уже все должны бы понимать, если, конечно, честно мозгами поворочать… Долго и дети ваши будут помнить это проклятое время… И сколько оно протянется — неведомо За это время вы можете совсем отойти от своего дела, которому учились, а отойдете от своего дела — потеряете себе цену, — он снова покачал головой с горестным видом. — Сколько таких драгоценностей государство потеряет! Присмотритесь: те, что сидят на рынках с кучкой барахла — не мастера, к примеру, кузнечного или какого другого дела, а — сшибалы, сметайлы с моей наковальни. При всяком разе — не драгоценности они для государства. Так — сами для себя, для государства — мякина, а для народа — ости, разве что для Ельцина — плательщики налогов да поддержка какая — не какая…

Он нахмурился, помолчал, с горьким выражением осмотрел свой сад, потом с печалью взглянул на Петра и тихо добавил:

— Знаешь, жалко мне вас оттого, что терпите нужду и от нее теряете ценность по мастерству своему. Мастерство держится, когда человек при своем деле состоит, при том деле, которое песню в душе нарождает, — он снова нахмурился — вроде как серьезность слов должна вызывать серьезность вида. Но он как-то извинительно улыбнулся, словно неловко получилось — вроде как дает поучение немолодому, умному и серьезному зятю.

— Все это нам с Таней понятно, и от рынка нас на рвоту тянет, — сказал Петр, как бы подчеркивая общность своих мыслей и дел с Таниными. — Но не садиться же нам с детьми на ваше постоянное вспомоществование.

— Почему на наше вспомоществование? Ты с твоими золотыми руками и головой первым человеком в нашем колхозе станешь, и инженеру дело найдется непустяшное, и дом вот он ваш, — повел вокруг руками Семен Митрофанович.

— За все это большое спасибо вам, отец, но мы все же — горожане и место, где нам трудиться — завод, — не задумываясь, возразил Петр, а благодарность его старому уже отцу, готовому на любую бескорыстную помощь, подкрепил влажным блеском в глазах…

Семен Митрофанович заметил волнение Петра и поспешно, проговорил:

— Конечно, конечно… я понимаю: это все равно, что кулика из болота в степь выманивать.

Тут, подле сельской кузницы, откуда шел запах горна, Петр еще раз понял, что без запаха заводского двора, который столько лет возвышал его душу над землей, ему не жить настоящей жизнью…

В углу за горном стоял небольшой токарный станок по дереву в собранном положении, всегда готовый к работе. Но хозяин, видно, редко прибегал к пользованию им, и станок сиротливо был покрыт пылью заброшенности.

— Вот он мой станок, — не без гордости сказал старый кузнец. — Он мне в свое время очень годился. Сам я его и мастерил. Первые годы после войны выковывались конные плуги, колесные ходы под телеги, топоры, печные ухваты и множество других разных вещей, — Семен Митрофанович высоко вскинул голову и весело расхохотался: — Моя кузня была индустриальным центром села, начиная от того, что я даже серпы зубил. А чтобы ручку приделать к тому серпу или плугу, ее надо было сперва обточить, вот я и смастерил этот станок. И сколько он мне послужил! И дожил вот до того, что и в городе сподобился. По началу крутил я его ногой, как самопрялку, а потом, много позже, как электростанцию в колхозе запустили, моторчик мне электрики пристроили. Теперь, вышло, он послужит заводскому мастеру. Не покажется тебе это комедией?

— Грустная комедия — смех сквозь слезы, — печально улыбнулся Петр.

Станок частично разобрали и погрузили в багажник. А на другой день он уже стоял на своем месте в гараже, где ему теперь придется поработать на городской рынок. А черенки для лопат, и для тяпок, и для вил стали ходовым товаром в городе в огородный сезон, и пообтачивать их может и заводской токарь, пока пустуют и разваливаются заводские цеха.

Первомайский митинг

За ужином Петр, как бы, между прочим, и не очень уверенно, что получит поддержку, сказал:

— Пойдем, Танюш, завтра на первомайский митинг.

От неожиданного предложения мужа сердце Татьяны радостно и немного тревожно забилось, мгновенно явился порыв крепко обнять мужа, но она сдержала себя и только тихо проговорила:

— Я бы с удовольствием пошла. Ты намерен пойти, Петя? — все еще не совсем верила, что такое предложение сделал ей Петр, долго чуравшийся всего, что устраивали коммунисты в протест реформаторам. Прозрение на притаскивание демократами капитализма приходило медленно, с большим запаздыванием, и Татьяна еще не твердо была уверена, что освобождение мужа от самообмана, наконец, совершилось.