Степан Янченко - Утраченные звезды

И все они закрывают от людей труда свое истинное лицо одной и той же маской дряхлеющей, сморщенной старухи отходящего на тот свет мира, но еще злобствующего над трудовым людом.

Петр Агеевич мысленно засмеялся и сказал: Все эти партии — партии прошлого, заколдованные жаждой частной собственности, отравленные хищническим ядом наживы. Из-за своих шор, навешанных на их мозги капитализмом, они не способны проникнуть в лучезарный свет будущего. Они — последнее порождение мрака прошлого.

И Петр Агеевич понял, что нынешняя жизнь в России — это еще одно поле сражений не только между партиями и классами, но и между прошлым и будущим, и что Знамя будущего подняла коммунистическая партия. И это Знамя она не выпустит из своих рук, потому что это — Знамя народа, живущего мечтой о будущем, Знамя труда…

— Ты что тут отшельнически сидишь? — проговорила еще сонным голосом и широко зевая, Татьяна, появляясь в кухне. Она улыбалась еще спросонья и энергично теребила волосы на своей голове, а ее синие глаза были еще сонно затуманены.

— Да вот чаевничаю, — ответил Петр Агеевич, ласково глядя на жену.

— Что, опять не заспалось от волнений? — спросила Татьяна, кладя свою руку на голову мужа и поворачивая его лицо к себе.

— Нет, просто я уже выспался, — улыбаясь глазами и нежно беря со своей головы теплую, мягкую руку жены и целуя ее ладонь.

— Лукавишь, миленок, — смеялась Татьяна и целовала его в губы. — Не получается у тебя лукавство, дорогой. В этом отношении ты еще — дитя, — и смеясь, отошла к плите, в тайне радуясь оттого, что муж весь так понятен ей и так близок ей, что, кажется, дороже человека у нее и нет.

За завтраком Семен Семенович вернул Петра Агеевича от чувственного внутреннего созерцания к будничной жизни и ее велениям. Он поочередно, украдкой, присматривался к хозяевам. По утренним выражениям их лиц и глаз стремился проникнуть в чувственный образ их повседневной жизни. Дома по своей чуткости отношений к жене Анне Николаевне он научился и уже привык предугадывать, чего она ожидает от предстоящего дня, как она его проведет, что оставит в нем от своего труда.

Он откровенно внимательно взглядывал на сестру, когда она подавала на стол картофель. На лице ее он прочитал озабоченность тем, как угостить гостя.

Татьяна Семеновна, вспомнив детские и юношеские годы жизни вместе с братом в родительском доме, вспомнила и то, что там, на гостевой стол в обязательном порядке подавался картофель, приготовленный в различном виде чуть ли не на уровне деликатеса. Особенно любили лакомиться ранним картофелем. Он был освящен знаком новины.

Под влияние этих воспоминаний Татьяна Семеновна и решила угостить картофелем брата, жителя деревни, выросшего на картофеле. Она сварила, а потом обжарила в сливочном масле картофель целым, посыпала его зеленым укропом и в горячем виде, с пряно-ароматным паром подала на стол. Картофельно-укропный горячий аромат, сдобренный масляной поджаркой, вызывал обостренный аппетит.

— У-у-у! какой вкусный картофель ты приготовила, сестра! Да еще с малосольным огурчиком — прелесть! Настоящая пища богов! — не удержал своего восхищения Семен Семенович. — Вижу, материнские уроки тебе пошли впрок, — он вилкой развалил небольшую картофелину пополам, взял половинку в рот, добавил кусочек огурчика и захрустел ими со смаком, потом спросил: — Дорогой нынче ранний картофель на рынке?

— Сегодня у нас на столе молодой картофель, выращенный нами на подсобном загородном участке, — весело, слегка похваляясь, сообщила Татьяна Семеновна. — Два-три раза в неделю мы с Петей по вечерам ездим на так называемую дачу поработать и вот вырастили и картофель, и огурчики, и помидорчики зреют, и лучок, и морковка, и укропчик — все на первый случай не рыночное. Ельцин приучил и рабочих к самокормлению в рыночной жизни, а не только вернул крестьян к натуральному хозяйству, — и заговорила голосом домашней хозяйки, даже ее глаза заблестели каким-то темным огнем, и голос ее был наполнен плохо сдерживаемым гневом.

Катя глядела на нее с тревожным выражением, боясь, что сердце ее не выдержит нервного всплеска. Она положила свою руку на руку матери, как бы желая успокоить ее. Татьяна Семеновна тихонько погладила руку дочери и продолжала говорить:

— Осуждают демократы советский плановый тоталитаризм, а сами развели такой рыночный гнет, что простому человеку продыха нет. При советском тоталитарном порядке картофель тот же 12 копеек килограмм в магазине стоил. То же самое — овощи, молоко, хлеб, яйца, да и мясо по сравнению с нынешними, демократическими ценами — смешные копейки стоили. Для меня, как хозяйки, которая семью кормит, весь демократизм-тоталитаризм в ценах заключается. Никакого тоталитаризма от советской власти простые люди не чувствовали, да и слова такого не знали. Он если и был, так стоял на защите рабочих людей.

Семен Семенович слушал сестру, смотрел на нее, лукаво улыбался, держа в себе тайную мысль против нее, и, прерывая ее, сказал:

— Так, если следовать твоей логике, сестра, то можно прийти к мысли, что когда капиталисты снизят цены для хозяек, то можно принять и капитализм для общества.

Татьяна Семеновна запнулась, удивленно посмотрела на брата, потом выражение ее глаз мгновенно сменилось на ироническое, и она уверенно отвечала:

— Нет, дорогой мой братишка, в этом случае от капитализма нас спасает сам капитализм. Дело в том, что каждый капиталист, а их столько, сколько этих продуктов, ходит на поводке своего неумолимого Идола — прибыли. А Идол этот столь коварный и жестокий, что готов людей голодом морить, только бы свое брюхо не сбросить.

— Но имей в виду, что прибыль — э то банка, где пауки друг друга грызут, — сказал Семен Семенович.

— Да, верно, — уверенно откликнулась Татьяна Семеновна, — но более сильный конкурент, становясь монополистом, делается еще более изощренным эксплуататором и вымогателем. Так что трудовой человек перед рынком стоит один на один, да еще и без работы, оставаясь без зарплаты, собой торгует. Вот и мрут люди от рыночной демократии и свободы. Мы, в советское время чисто рабочая семья, с зарплаты купили автомашину без финансового напряжения, из свободных сбережений. Ежегодно детей возили к Черному теплому морю. Демократы под предлогом устройства народу новой свободной жизни на самом деде все у нас отобрали, не только машины и Черное море, но и картошку, которой при советском тоталитаризме на рубль я покупала полпуда, а нынче один килограмм за 25 рублей. А советский строй давал нам на эти деньги 100 килограмм. Скажите — деньги другие, рубль подешевел. Да, но он нам достается труднее, чем советский дорогой рубль. Так, где был и есть тоталитаризм? — задалась она вопросом и разрумянилась от волнения, от спора, разоблачая противников, ненавистников советской жизни, которая делала советских людей свободными от гнета прибыли капиталистов. И смотрела на мужчин широко раскрытыми, большими глазами, будто из глубины небесной синевы, как из глубины праведного суда.