Ален Роб-Грийе - Дом свиданий

Но Джонсон заглянул в гостиницу лишь затем, чтобы узнать, не пришла ли вечером корреспонденция. Нет, у портье для него ничего нет (на всякий случай тот ещё раз просматривает свежую почту), но совсем недавно звонили из Гонконга, спрашивали, проживает ли здесь Ральф Джонсон и, если проживает, с каких пор. Конечно, это дело рук лейтенанта, не слишком стесняющегося в выборе средств, а может быть, специально ведущего расследование таким образом, чтобы запугать преступника. Но как бы то ни было, Джонсон без малейших колебаний покидает просторный холл гостиницы и через другие вращающиеся двери выходит с противоположной стороны здания в поросший равеналиями сквер, сразу за которым находится улица. Там стоянка такси, на ней, как обычно, — одна свободная машина, очень старой марки. Джонсон садится в машину (убедившись предварительно, что за ним никто не следит) и даёт шофёру адрес Эдуарда Маннера, единственного человека на этой стороне залива, который способен помочь ему в денежных делах. Такси мгновенно срывается с места. Жара в тесной кабине невыносимая; Джонсона удивляет то, что все стёкла в машине подняты; он пытается опустить то, что поближе, но тщетно. Джонсон упорствует, охваченный ужасным подозрением, возникшим после того, как он сообразил, что этот старый автомобиль похож на тот, другой… Его пальцы изо всех сил сжимают ручку, но стекло по-прежнему неподвижно, салон герметически закупорен. Услышав позади себя шум, водитель поворачивается к отделяющему его от пассажира стеклу, и Джонсон, чтобы скрыть своё волнение, немедленно принимает сонный вид. Не похоже ли это лицо с раскосыми глазами на лицо шофёра машины на пристани перед паромом? Но у всех китайцев лица одинаковы. Менять маршрут уже поздно, адрес Маннера сообщён, водитель его, конечно, запомнил. Если ему поручили… Но почему тайный агент, наблюдавший из-за поднятого стекла машины за Джонсоном, когда тот входил в гостиницу, ушёл? Куда он ушёл? И каким образом полицейский мог перепоручить своё задание случайному таксисту? Возможно, это подставной таксист, агент, вызванный с острова Гонконг по телефону и специально прибывший на пристань, чтобы встретить коллегу и получить от него задание. А в эту минуту его коллега обшаривает номер Джонсона в гостинице «Виктория».

За огромными стволами фиговых деревьев, мимо элегантных магазинов с погашенными витринами быстрым и ровным шагом идёт девушка в длинном платье; впереди неё шагает огромный чёрный пёс, как шагал такой же чёрный пёс впереди девушки, совсем недавно проходившей по этой же аллее в противоположном направлении; одна и та же девушка просто не успела бы пройти такое расстояние. Впрочем, у сэра Ральфа — более серьёзные заботы, не позволяющие ему сейчас углубляться в эту проблему. Если шпик, посланный лейтенантом, вылез из машины у гостиницы «Виктория», пусть даже с некоторым опозданием (искал разменную монету или ждал, пока скроется Джонсон, чтобы последовать за ним), такси, возможно, не подставное. Но тогда с какой стати водитель поджидал у заднего входа в гостиницу, словно желая проследить все выходы? Машина уже прибыла по указанному адресу. Водитель опускает стекло, отделяющее его от пассажира, и сообщает тому, сколько стоит проезд. Затем, не теряя времени, дотягивается до оконной ручки, которую всё ещё сжимает пассажир, и ловко насаживает её на ось, давая тем самым понять, что делал это не однажды и что неисправное стекло подшутит и над следующим пассажиром. После чего произносит на кантонском диалекте: «Американское производство!» — и смеётся фальцетом. Протягивая водителю пятидолларовую бумажку (гонгконгские доллары, разумеется), Джонсон поддерживает шутку водителя с тем, чтобы завязать с ним разговор и попытаться выяснить тайну исчезновения первого шпика. В тон водителю отвечает на кантонском диалекте: «Английские машины не лучше!»

Таксист прищуривает один глаз и с хитрым выражением отвечает: «Согласен! А китайские?» А-а, это, наверняка, один из тех агитаторов, что приехали недавно под видом политических эмигрантов из коммунистического Китая, основали здесь колонию и полностью захватили ряд профессий (в том числе водителя такси и гостиничного портье). Но Джонсон, не теряя мысли, тут же спрашивает: «Не вы ли стояли недавно на пристани, когда подошёл паром и кто-то, опередив меня, сел в такси?»

— Конечно, я! — отвечает таксист.

— Вы отвезли того человека в гостиницу «Виктория»?

— Отвёз!

— И пассажир там вышел?

— Если бы нет, зачем бы он ехал к гостинице?

— Допустим. А почему, высадив пассажира, вы объехали здание вокруг и остановились у сквера, вместо того чтобы ждать на стоянке возле гостиницы?

Китаец снова хитро, но чуть обеспокоенно щурится. «А у меня нюх, — говорит он. — Полицейский нюх». И пронзительно смеётся.

Американец выходит из машины и делает несколько неуверенных шагов в сторону, не зная, что предпринять. Он опасается сразу же идти к Маннеру, адрес которого, впрочем, сообщил не задумываясь; его беспокоит этот таксист, машина которого продолжает стоять у тротуара. Когда Джонсон бросает взгляд в его сторону, чтобы выяснить, кого ждёт китаец, передняя дверца машины открывается, и тот любезно указывает рукой на вход; боится, наверное, как бы клиент не заблудился в плохо освещённой аллее, где номера домов едва заметны. Джонсон отказывается от мысли обогнуть, как только что хотел, несколько домов, и нажимает на кнопку звонка. Дверь открывается сама. В прихожей Джонсон без труда находит автоматический выключатель, а прохладный воздух из кондиционера возвращает ему силы.

Эдуард Маннер, конечно же, дома и сразу выходит навстречу позднему гостю. В этот час служанки уже нет, а Маннер, как всегда, бодрствует по ночам. Но сегодня он, кажется, принял слишком большую дозу и как бы полуприсутствует, что не обещает ничего хорошего. В спальном халате Маннер выглядит довольно неряшливо, он несколько дней не брился, в торчащей во все стороны щетине теряется бородка и пышные усы, обычно подчёркивающие белизну его кожи. Глаза неестественно блестят — это действие наркотика. Джонсона Маннер не узнаёт, принимая его за своего сына, и делает комплимент по поводу его элегантного и пристойного вида; отцовским жестом стряхивает с рукава смокинга пылинку и поправляет галстук. Джонсон, для которого этот старик — последняя надежда на спасение, не протестует, он готов вести себя с ним как можно сдержаннее. И представляется решительно, но вежливо: «Я — Ральф Джонсон!»

— Какое может быть сомнение! — восклицает Маннер и улыбается так, словно перед ним ребёнок или сумасшедший. — А я — царь Борис!

И садится в кресло-качалку с подушками по краям, небрежно указывая гостю на кресло: