Лин Гамильтон - Воин мочика

Но Ящер погиб. Убит. Оставался Клайв. Я знала, что он хочет заполучить бутылочку — но разве он не увеличил сумму, если в придачу я уступлю ему остальное содержимое коробки? И, опять-таки, разве серебряный орешек не пропал именно тогда, когда Клайв заходил ко мне в магазин? Да, я не была готова плохо подумать об Алексе — но на Клайва мое доверие отнюдь не распространялось.

Я некоторое время сидела, размышляя обо всем этом. Все дело в том, что в те редкие минуты, когда я бываю абсолютно честна с собой, что случается со мной нечасто, я понимаю — Клайв вовсе не то чудовище, каким я пытаюсь его выставить. Но гораздо проще злиться на него, чем задуматься: а почему, собственно, распался наш брак? Ведь на самом деле причины того, что Клайв так быстро после свадьбы утратил интерес к магазину, что он так свирепо сражался со мной во время развода, что он заставил меня продать магазин и отдать половину денег ему, а быть может, и того, что он открыл свое дело прямо напротив меня, были очень просты: Клайву всегда казалось, что магазин я люблю гораздо больше, чем его. И, возможно, так оно и было.

Клайв запросто мог увести у меня старого клиента — но он не стал бы никого убивать ради полюбившейся вещицы. Никогда. И то, что он интересовался этой коробкой — вещь десятая. Неважно. На убийство Клайв не способен. Точка.

И, возвращаясь к более земным вопросам, — дела плохи. Даже если сбросить со счетов Алекса и Клайва, даже если и их, и меня ни в чем подозревать не станут, пока полицейское расследование не закончится, страховки мне не видать, как своих ушей. А если страховая компания не заплатит — нас очень скоро ждет полное банкротство.

Но банкротства допускать нельзя! По многим причинам. Не то дорогой мой Алекс никогда себя не простит, как бы я его ни утешала.

Я достала из сумки бирюзово-золотую подвеску, осторожно развернула и положила на ладонь, Поворачивая то так, то этак. Единственная путеводная нить, единственная оставшаяся у меня улика — эта подвеска, да еще письмо из нью-йоркской галереи, написанное человеку, который уже давно мертв.

Ну что ж, я ведь сказала Алексу, что я не нытик, — так оно и есть. Не стану сидеть сложа руки и ждать, пока произойдет самое худшее. Я потянулась к телефону и позвонила Робу. Отозвался автоответчик. Я рассказала все, что могла рассказать на данный момент: про Смиттсона, про мою глупую покупку на аукционе, неугасшие еще чувства к Клайву, тревогу за Алекса и магазин, и как я боюсь, что своими необдуманными словами навела подозрения на своего верного помощника, и про вазу, и про орешек — все, что могла. И когда в трубке уже запищали гудки, возвещающие конец отведенного мне времени, я добавила, что мне очень жаль, что я поставила Роба в такое трудное положение. Я не знала, успеет ли он расслышать еще и это, прежде чем автоответчик выключится окончательно, но надеялась, что успеет.

Я снова подняла трубку и набрала номер «Америкэн Эйрлайнс».

Скоро начнется погребальная церемония. Все готово. Тело Великого Воина омыто и облачено в рубаху из наилучшего белого хлопка, лицо раскрашено красным — цвет крови, цвет жизни.

В уаке уже завершен чертог. Стены выложены обожженным на солнце кирпичом, толстые доски внесены внутрь.

Остальные, кто отправится с ним в последний путь — женщины, давно скончавшиеся, бренчащие костями в саванах и камышовых гробах, — вынесены из дворца. Скоро и они займут свои места в гробнице.

Рыбаки и охотники на морских львов вышли из моря. В руках они несут раковины и жертвенные сосуды. Они собираются у подножия уаки, на огромном дворе, в окружении фресок, где изображены тысячи прошлых церемоний.

Процессия лам, груженных тюками с витыми морскими раковинами, близится. Игуана ждет их.

Плюмаж птичьего головного убора сверкает, морщинистая мордочка ящерицы и янтарные глаза бдительны и зорки.

Палач тоже ждет.

В десять часов утра следующего дня я была уже на Манхэттене. Дома я оставила короткую записку Мойре, вышла на Парламент-стрит и взяла такси до аэропорта. Там я сняла с банкомата все деньги, сколько он согласился мне выдать — как оказалось впоследствии, все равно недостаточно, — и села на первый же рейс в Нью-Йорк, погрузившись на борт буквально в последнюю минуту и чувствуя себя беглой преступницей. Что ж, в определенном смысле слова, это и было бегство.

Теперь, вспоминая все мои дальнейшие действия, я думаю, что человек посторонний запросто мог бы решить, что это меня, а не Алекса, здорово шарахнули по голове. Но, как бы нелепо это ни выглядело, я сделала то единственное, что пришло мне в голову: поехала выяснять происхождение коробки с вещицами, в которой, по глубочайшему моему убеждению, крылись истоки всех проблем. Я и взяла-то с собой всего лишь маленькую дорожную сумочку и собиралась вернуться в Торонто уже вечером, прежде чем кто-либо, а сержант Льюис в первую очередь, успеет заметить мое отсутствие.

Галерея «Дороги древности» располагалась в Вестсайде, неподалеку от Американского музея естественной истории. Из осторожности я проехала на такси мимо (в этот час в здании еще не было видно признаков жизни) и попросила высадить меня возле музея. Я уже успела позвонить в галерею из аэропорта. Автоответчик сообщил, что со вторника по пятницу она работает с двенадцати до шести, по субботам — с двенадцати до пяти. Воскресенье и понедельник — выходные.

Частично чтобы убить время, частично чтобы навести справки — ведь не любоваться же Манхэттеном я приехала! — я зашла в музей и направилась в американский отдел.

Карточка гласила, что украденная ваза была точной копией с сосуда доколумбова периода, что оставляло огромный простор для поисков. Даже уточнение «сделано в Перу» не слишком-то его сужало. Из всех перуанских цивилизаций доколумбового периода я более или менее разбиралась только в инках, но понимала, что еще до того, как они достигли расцвета, в этой части земного шара сменилось немало прочих цивилизаций. Поэтому я быстро прошла через мексиканский и североамериканский отделы, задержавшись там ровно настолько, чтобы убедиться: ваза, насколько я ее запомнила, в местные традиции не вписывалась. Образчики южноамериканской культуры находились в самом конце отдела.

Мне потребовался почти целый час, но в конце концов я подобрала более или менее подходящее племя. На всякий случай, чтобы убедиться, я быстренько съездила на такси на другую сторону Центрального парка, в Метрополитен-музей, и посмотрела на тамошние экспонаты американского отдела. Осмотрев все, что там могли показать публике, я окончательно уверилась, что напала на верный след.