Софи Ханна - Домашняя готика

– Почему она не попросила меня нанять помощницу? Мы могли позволить себе няню, даже двух! Джеральдин могла не заниматься этим, если не хотела. Но она уверяла, что хочет сама все делать. Мне казалось, она счастлива.

Отвожу взгляд, чтобы не видеть злость и боль в его глазах. Будь я на месте Джеральдин, будь мой муж богатым директором собственной компании, живи я в таком поместье, – да едва выйдя из родильного отделения, я приказала бы мужу нанять целый штат прислуги.

– Некоторым сложно просить о том, в чем они нуждаются. У женщин часто с этим проблемы.

Марк отворачивается, словно вдруг утратив всякий интерес.

– Если он смог притвориться мной, он мог притвориться и ею, – говорит он, дуя на сложенные чашкой руки. – Джеральдин не была самовлюбленной. Совсем наоборот.

– Думаете, дневник написал кто-то другой? Но… вы бы поняли, что почерк не Джеральдин, правда?

– Вы можете узнать почерк по этим распечаткам? – ехидно осведомляется он.

– Нет. Но…

– Извините. – Он явно недоволен, что приходится снова извиняться. – Дневник нашли в компьютере Джеральдин. Рукописной версии нет.

Во рту появляется кислый привкус.

– Кто такой Уильям Маркс? Она написала, что он может разрушить ее жизнь.

– Хороший вопрос.

– Так вы не знаете?

Он хрипло смеется:

– Судя по всему, вы знаете его куда лучше, чем я.

Дыхание перехватывает.

– Вы имеете в виду?..

– С тех пор как я первый раз прочел этот дневник, в голове засело имя, совершенно ни о чем мне не говорящее. Уильям Маркс. Вдруг появляетесь вы – практически близнец Джеральдин – и рассказываете, что встречались с человеком, который представился мною. Но это был не я. Похоже, теперь мы знаем его имя. Видите ли, я ученый. Если сложить эти два факта…

– Вы считаете, что тот человек – Уильям Маркс?

Логика иногда становится очень удобной – если связывать факты, потому что это возможно в принципе, а не потому, что это единственный возможный вариант. Я тоже ученый. А что, если эти два факта никак не связаны? Что, если тот человек врал просто потому, что изменял жене целую неделю и хотел замести следы? Безобидный потаскун, а вовсе не психопат, способный на убийство.

Если этот Уильям Маркс подделал дневник Джеральдин, зачем он упомянул свое имя? Это что, изощренный способ выразить раскаяние? Я не психолог, так что понятия не имею, насколько это правдоподобно.

– Вы должны обратиться в полицию. Они не собираются искать Уильяма Маркса. Если они услышат то, что вы мне рассказали…

Я встаю, прижимаю к боку сумку, чтобы он не видел краев рамки.

– Мне надо идти. Простите, я… мне надо забрать детей из детского сада до обеда, а еще заехать за покупками…

Ложь. Вторник и четверг – дни Ника, дни, когда покупки теряются, а счета и приглашения на вечеринки растворяются в воздухе. И я никогда, ни разу не забирала Зои и Джейка в середине дня. Мне стыдно, что они столько времени проводят в детском саду.

– Подождите. – Марк идет за мной по пятам через холл. – Что это был за отель? Где?

Открываю дверь, свежий воздух ударяет в лицо, и ко мне возвращается чувство реальности. Снаружи солнечно, но свет все равно выглядит каким-то далеким.

– Я не помню названия отеля.

– Помните. Вы ведь скажете полиции?

– Да.

– Все? И название отеля?

Я киваю, сердце сжимается от собственной лживости. Я не могу.

– Вы вернетесь? – спрашивает он. – Пожалуйста?

– Зачем?

– Хочу снова с вами поговорить. Вы единственный человек, кто читал дневник, кроме меня и полиции.

– Хорошо. – Я готова пообещать что угодно, если это позволит мне уехать.

Он улыбается, – и улыбается не радостно, а чуть ли не угрожающе.

Я не собираюсь возвращаться в Корн-Милл-хаус.

Еду в Роундесли, контуженная встречей с Марком, желая забыть все, связанное с ним и со всем случившимся. В офисе фонда «Спасем Венецию» я провожу несколько часов, безуспешно пытаясь разобраться с бардаком, который устроили Сальво, Витторио и телепродюсерша. Наташа Прэнтис-Нэш никак не комментирует мое расцарапанное лицо, не благодарит за то, что я приехала во вторник, и не извиняется за то, что скинула на меня работу, которой я не должна бы заниматься, но занимаюсь, поскольку в офисе никто, кроме меня, не владеет элементарными навыками человеческого общения. К пяти часам мое терпение иссякает, и я еду домой.

Там пусто. Из машины вижу, что занавески в гостиной раздвинуты. Обычно в это время они уже задернуты и солнечный свет не мешает Зои с Джейком наслаждаться репертуаром детского канала.

Вылезаю из машины и кручу головой, осматривая улицу. Автомобиля Ника нет. В доме на всякий случай выкрикиваю имена членов своего семейства – вдруг они завалились в постель средь бела дня? Смотрю на часы. Уже шесть часов. Где они застряли?

Тут меня посещает ужасная мысль. Что, если Ник забыл забрать Зои и Джейка? Нет, он бы все равно уже был здесь. Он никогда не возвращается позже половины шестого. Как же мне хочется, чтобы все было как обычно: чтобы орали дети, чтобы муж встретил меня со стаканом вина в руке.

Где же они?

Я бегу наверх, потом в кухню. Никакой записки нет, и живот скручивает от страха. Ник всегда оставляет записку: мне удалось вбить ему в голову, что я волнуюсь, если не знаю, где он. Сперва он молол всякую чушь вроде: «А чего волноваться-то? Я наверняка где-то, так ведь? Зои и Джейк, очевидно, там же».

Где же они?

Разворачиваюсь к двери, собираясь перевернуть дом вверх дном на предмет записки, которую Нику лучше бы, мать его, все-таки оставить, и краем глаза замечаю яркое пятно. Рабочий стол сбоку от раковины весь в алых лужицах. Красные разводы и на стене. Кровь. О нет. Нет, пожалуйста…

На полу что-то поблескивает. Осколки. Разбитое стекло.

Через три ступени несусь в гостиную. Хватаю телефон и набираю полицию, но тут замечаю листок на телевизоре. Уехали к маме с папой. Вернемся около восьми. Собирался сделать спагетти, но разбил банку томатного соуса. Потом приберу! Отшвырнув телефон, мчусь обратно в кухню, где начинаю истерически хохотать. Томатный соус. Ну конечно. Полиции повезло – я была бы самым нервным их клиентом.

Сажусь за стол и реву, вроде бы даже долго, но мне все равно. Буду плакать сколько захочу. Между всхлипами кляну себя за то, что оказалась такой истеричной дурой.

Через некоторое время успокаиваюсь и наливаю себе вина. На уборку сил нет. Ужас позади, но стресс еще не отпустил. Марк Бретерик, наверное, ощущал себя схоже, только для него кошмар не закончился. Вся его жизнь обратилась в кошмар. Паника не может длиться вечно, но после нее остается постоянный ужас – холодный, рассудочный, бесконечный.

Мысль невыносима. Слава богу, я не представляю, на что это похоже. Слава богу, Зои и Джейку не грозит ничего страшнее омерзительной стряпни матушки Ника.