Сэм Льювеллин - Тросовый талреп

А следующим, что я увидел, было солнце, сверкавшее мне в глаза, и морские чайки. Я валялся на своей койке. Там, где упал. Горло было воспалено, и все у меня болело и ныло. Боль в горле слегка отошла, когда я понемножку пропустил через него кофе. Затем я проделал трудный заплыв через гавань, но Проспер уже уехал — повез свою подружку на работу. Я вернулся и очистил все свое снаряжение от грязи. Наступило время отправляться на берег в телефонную будку у конца причала. Я позвонил в свою контору. Снаружи чайки дрались из-за места в воздухе, и тени туч нависали над зелеными склонами гор. А в будке звучал деловитый голос Сирила на фоне монотонного гула Садовой улицы. В ту минуту Садовая улица казалась мне чем-то вроде оазиса спокойствия.

Сирил пересказал мне дневную корреспонденцию. Я разделался со всеми делами пункт за пунктом. Потом я сказал:

— Позвоните Джеймсу Чаррингтону и выясните все, что можно, о гранитной каменоломне в Арднабрюэ.

— Гранитная каменоломня, — повторил Сирил с легким удивлением, служившим ему для демонстрации своего скептицизма. — И подшить это к делу Морэг Салливан, я полагаю.

— Перезвоните мне, — распорядился я, — через десять минут. Я повесил трубку, снова поднял и позвонил Фионе. Она отозвалась мгновенно.

— Что случилось с твоим голосом?

— Я нашел какую-то бочку с химикалиями, — проскрежетал я. — Такую же, как те, что были у Джимми и у Эвана. Я снял с нее крышку и слегка понюхал содержимое. И в итоге у меня воспалилось горло.

Я не стал ей рассказывать, что следом за этим кто-то пытался утопить меня. Мне не хотелось ее тревожить.

— Ты идешь домой? — спросила она.

— Я собираюсь в каменоломню, — сказал я.

— Побереги себя, — попросила она.

— И ты тоже.

Я прислонился головой к прохладному стеклу и наблюдал, как какой-то мужчина на катере Лундгрена снова и снова затягивает тросовый шнур. Возле моей будки не было никого, кто желал бы воспользоваться телефоном. Ровно через десять минут раздался звонок Сирила.

— Насчет гранитной каменоломни, — сказал он. — Она снабжает магазины морских принадлежностей мистера Лундгрена. Мистер Чаррингтон подчеркнул, что большинство крупных портовых зон в мире расположены в болотистых местах. Корабли мистера Лундгрена тяготеют к таким местам. В особенности — к Нидерландам. Это процветающий бизнес, и мистер Лундгрен очень богат. Против него трудно будет вести дело, вряд ли следует рассчитывать хоть на какой-то успех.

«В особенности, если нам не платят за эту работу» — такова была невысказанная мысль. Сирил был голосом моего сознания или, во всяком случае, голосом управляющего моим банком.

— Спасибо, — сказал я и повесил трубку.

Благородные поступки всегда стоят дорого и отнимают массу времени. Придется играть не по правилам. Мне все-таки надо взглянуть на сарай Дональда Стюарта. Я стоял возле телефонной будки в нерешительности. Какой-то моторный катер проревел в гавани и резко остановился у причала. Оттуда выпрыгнул Джерри Файн и быстро зашагал по направлению к воротам парка.

— Доброе утро! — окликнул его я, когда он проходил мимо.

Он обернулся, и я увидел, как перекосилось это лицо ищейки. Но не от встречи со мной. Оно перекосилось гораздо раньше.

— Доброе утро, — ответил он. — Извините, я спешу.

Я пошел рядом с ним нога в ногу.

— Какие-то проблемы? — спросил я.

Он кивнул, не замедляя ходьбы.

— А утро между тем прекрасное, — заметил я. — Вы идете на рыбную ферму? Не возражаете, если я к вам присоединюсь?

— Делайте все, что вам нравится, черт побери, — сказал он.

Мы прошли через ворота с надписью: «Частное владение» и двинулись по знакомому мне пути. У садка стояла пара мужчин, они печально качали головами. И было нетрудно понять почему.

Дыра, которую я прорезал в этой сети, выпустила в море не всю рыбу. Немного ее задержалось в садке. Теперь рыбины плавали животами вверх и солнце сверкало на их чешуе. На всем побережье отсюда до теснин залива трава побурела и высохла. В воздухе пахло гнилью. Между скалами уже начинали разлагаться дохлые крабы и креветки.

Дверь сарая была открыта. Я быстро взглянул в дальний конец. Той бочки уже не было. А по полу сарая шли параллельные линии, ведущие к дверям. Линии, которые были пропаханы ребрами бочки, когда ее катили. Кем бы ни был тот, кто обнаружил меня прошлой ночью в сарае, он снова закрыл эту бочку, повалил ее набок и выкатил из сарая. Полная сорокапятигаллонная бочка весит около четверти тонны. Стало быть, трудясь в одиночку, он не мог погрузить ее на судно. А он знал, что я вернусь утром. Поэтому он и управился с этой бочкой единственно доступным ему способом — вылил ее содержимое в залив.

Джерри Файн рухнул на какой-то камень и обхватил голову руками. А я вернулся обратно, на «Зеленый дельфин».

Такой ориентир, как каменоломня в Арднабрюэ, трудно не заметить. Глубокий разрез простирался на полмили вверх по коротенькому зазубренному полуострову. Солнце скрылось, но облака стояли высоко, нависая над землей пятнисто-серой крышей, и под ней дул свежий западный ветерок силой балла в четыре. «Дельфин» мчал в своем привычном замечательном темпе, как бы стараясь приободрить меня. Я сосал антисептические таблетки из судовой аптечки, и боль в горле успокаивалась. Каменоломня вырастала прямо из моря.

От верхушки до основания тут было примерно две тысячи футов. В самом низу каменного карьера стояли огромные серые сараи.

У погрузочного причала была пришвартована пара судов. Размеры каменоломни были столь велики, что грузовые суда выглядели, словно игрушечные модели. Подплыв ближе, я определил, что в одном из них не меньше пятидесяти тысяч тонн водоизмещения. Другое по виду походило на каботажное судно, ржавое и обшарпанное, водоизмещением всего в две тысячи тонн. С его кормы какой-то мужчина в грязной майке ловил удочкой рыбу в устье того, что когда-то, возможно, называлось ручьем. Было не похоже, что ему удастся поймать что-либо потому что теперь русло бывшего ручья походило на дренажную канаву. В том месте, где она врезалась в море, стояла грязная пена, и какое-то пятно дрейфовало оттуда, подхваченное течением.

Я привязал «Зеленого дельфина» к понтону с прибитыми по краям автомобильными покрышками и побрел вдоль серой скалы и высохшей серой грязи к скоплению разборных домиков, унылых зданий, отличающихся от сараев только тем, что у них были окна. Лизбет сидела в комнате с компьютером, кружкой кофе и кучей бумаг. Она одарила меня своей прекрасной улыбкой, крепко стиснула руку и сочувственно сказала:

— Господи! Выглядите вы не очень-то хорошо. Я пробормотал что-то насчет бессонницы.

— Итак, — произнесла она, указав за окно, — вот вы и познакомитесь с крупнейшей гранитной каменоломней в Европе.