Сэм Льювеллин - Тросовый талреп

Но я видел кое-что другое. Я видел бакен Уэст-Феррис, который всего пять минут назад был на одной линии с маяком. Ветер работал старательно. Бакен Уэст-Феррис больше не был на одной линии с маяком. Он был в стороне.

Я заорал так громко, как только мог:

— Судно потащило!

Море вздымалось. Нос судна вставал на дыбы, когда под ним проходили волны. Время от времени прокатывалась большая волна, разлетавшаяся на кусочки, последние остатки которых колотились об окна капитанской рубки. Бакен Уэст-Феррис перемещался все дальше в сторону. Я представил себе, как тащится якорь «Мариуса Б», пропахивая мягкое грязное дно. А ветер все еще едва ли достигал штормовой силы.

Я внимательно смотрел за окно. Адреналин бурлил в крови. Ночь, тьма, на мне мокрая и холодная одежда. Если я выйду наружу, они убьют меня. Там их осталось еще трое, возможно, и четверо.

Какой-то металлический рев возник впереди. Отчасти он прилетел вместе с ветром, а отчасти поднимался где-то с судна. Продолжалось это, кажется, минут десять. А окончилось внезапно, с оглушительным «трах!», от которого тряска прокатилась по всему судну. Впереди палуба поднялась на огромной волне, подобно белой ракете. Я вцепился в столик с морскими картами. Судно заскользило вбок, потом опустилось, нырнуло и перекатилось, подняв тучу брызг на высоту футов в сто. Я не знал ничего о больших кораблях. Но я знал, что означали это вздыбление и нырок, и еще один нырок, и тот факт, что бакен Уэст-Феррис теперь находился по левому борту, и то, что «Мариус Б» неуклюже барахтается, зарываясь носом в волны.

Эта означало, что якорь больше не волочится, это означало, что, пытаясь остановить волочение судна, капитан Паувэлс попробовал выпустить якорную цепь на всю длину. Но у судна не было никакого тока и никакой гидравлики, так что капитану и его людям ничего не оставалось, как проделать все вручную. Они сшибли предохранитель храпового колеса, и цепь свободно пошла вниз. И она ушла настолько далеко, что ее конец проскочил через шлюзовую трубу и упорхнул в море.

Я стоял очень спокойно, с пересохшим ртом, готовым немедленно реагировать на все, что сейчас произойдет. И снова рев поднялся сквозь палубу, а за ним последовал тяжелый удар. Второй якорь. Этот удар шея от захвата предохранителя якоря. Я произнес вслух, чтобы было повеселее:

— Волочение. Захват. Снова волочение.

Потом последовала еще одна серия мощных ударов. Слишком мала цепь. Потравить бы ее еще побольше.

И снова сквозь палубу прошел рев. «Потеря контроля», — подумал я. На передней палубе тонны шестидюймовой цепи бились и корчились, словно какая-то обезумевшая змея в кромешной мгле...

Трах!

«Мариус Б» поднимался на дыбы свободно и легко, срезая длинный белый изгиб с верхнего склона волны. Никаких якорей больше не осталось. У судна было Бог весть сколько тонн токсических отходов в стальном желудке — и никаких двигателей, ничего.

Судно легло в дрейф.

Теперь события на палубе стали разворачиваться очень быстро. Кто-то запустил ракету — белую, а не красную. Я знал, почему они не стали посылать в воздух красную ракету. Они не хотели привлекать внимание к «Мариусу Б». При свете этой белой ракеты я увидел, как они втискиваются в спасательную шлюпку с подветренной стороны. Они двигались очень быстро. Я наблюдал, как они дожидаются временного затишья шторма. Ракета шипела. Спасательная шлюпка отошла от судна. И я остался один на этом «Мариусе Б».

Движение неуправляемого судна в судоходной части моря — это вещь ужасная. Море тяжело вздымалось вверх, большие холмы воды накатывались издалека, с запада, «Мариус Б» принимал их на нос, отвечая сильным и быстрым перекатыванием, которое наполняло его открытые люки ветром и разворачивало его по диагонали к следующей волне или же, как буксиром, тянуло вниз по черному склону и с шумом швыряло во впадину.

Мое сознание перед тем основательно замерзло. Теперь оно начинало отмерзать. С медлительностью лавин, формирующихся высоко-высоко в ледниках, мои мысли стали приобретать форму.

Это были не ахти какие мощные мысли. Первая из них означала: «Свет», следующая — «Компас», а после этого появилась и мысль: «Карта». Было невозможно думать более сосредоточенно, потому что рев стоял ужасный, а ветер все продолжал швырять основательные массы воды на палубу, и они ударялись об окна с грохотом, похуже того, что был от кувалды. Я пытался не думать о том, что если достаточно много воды пробьется в кормовую часть, то много ее просочится и в трюм. Я просто приступил к осмотру судна по всем правилам.

Я начал с капитанской рубки, пробежался пальцами вдоль перил и выступов позади навигационного столика. За прибором компании «Декка» нашелся коробок спичек. Я зажег одну спичку и успел добраться до радиорубки прежде, чем спичка обожгла мне пальцы.

Палуба изгибалась и прыгала, словно лошадь, которую жалят оводы. Изуродованные и расхлябанные механизмы скользили из стороны в сторону при перекатывании судна. Никакого фонаря в радиорубке не было. Я перешел в каюту капитана. Там была до унылости скудная обстановка, воняло сигарами и потом. Но там мне досталась и премия — фонарь, валявшийся среди разного хлама у мойки.

Этот фонарь был мне серьезной поддержкой. Я поспешил обратно, в капитанскую рубку. Я теперь мог заняться более серьезным делом, чем выглядывание из окон. Да и незачем было выглядывать. Я по растущему реву мог определить, что длинные ровные выпуклости, идущие с запада, становятся все круче, и их верхушки взрываются под ударами ветра.

Повисая в рубке на всем, что могло выдержать мой вес, я водил пятном света от фонаря по столику с морскими картами. Единственной отметкой на карте был кружок с какой-то точкой посередине. Обозначение места, где они сбрасывают свою грязь. «Декка» зафиксировала эту полезную стартовую точку.

Прижавшись к стене для устойчивости, я хлопнул по ровному концу «Декки» и установил ее так, чтобы прибор смотрел на восток, на подветренную сторону. Этот край пересек какие-то громкие звуки. Но дальше, по направлению к берегу, звуки отдавались особенно низко. При такой погоде это означало ломку волны. А внутри бурунов дело обстояло еще хуже: цепь островов, разрывы между ними, испещренные зазубринами небольших, едва торчавших из воды скал, с подчеркнутыми показаниями эхолота, чтобы указать возвышения над наиболее низкими астрономическими течениями.

Я посмотрел на стену позади столика с картами. У неуправляемого «Мариуса Б» было почти столько же шансов выбраться из этой передряги целым, как продрейфовать со вздыбленным носом через игольное ушко.

Ударил порыв ветра. Он налетел на капитанскую рубку со стороны правого борта, и судно круто накренилось на левый борт, отклоняясь от курса. Я, шатаясь, побрел к штурвалу. Он был заперт. Индикатор указывал, что руль направления стоял продольно. Я сбросил запор. Бледное лезвие палубы поднялось, когда волна прокатилась под судном, и корма ушла во впадину. Штурвал завертелся. Поскольку не было тока для контроля за гидравликой, управление сделалось исключительно ручным, и понадобится, возможно, поворотов пятьдесят, чтобы заставить гидравлические помпы выполнить то, для чего при токе хватило бы и одного оборота. Палуба отклонялась от курса по мере того, как приподнималась корма — это действовала сила давления воды. Я прокрутил руль обратно, к середине судна. В зеленоватых отблесках бета-лучей стрелка компаса откачнулась, пока не показала 275 градусов. Еще одна волна прошла под судном. Я наблюдал за тем, как нос бочком отклоняется от курса.