Андрей Легостаев - Дело о давно забытой пощечине

— А при каких обстоятельствах он вам вообще рассказал об этом адвокате?

Свидетель как-то сразу изменился в лице, дружелюбность исчезла, как не бывало. Но почти мгновенно улыбка снова вернулась и он ответил:

— Да разве сейчас припомнишь все, господин прокурор? Сидели, беседовали, дел не было. Я ему что-то рассказал, он мне. Признаться, выпили немного, потянуло на откровенность. Сами, наверное, знаете, как это происходит…

— А чем вообще занимался мистер Деннен? — перевел допрос на другую тему Болдуин Маршалл.

— Я в его дела не влезал. Он торговал земельными участками. У него свой бизнес, у меня — свой.

— Хорошо, — Маршалл пролистал свои бумаги и спросил: — Вы видели когда-нибудь обвиняемого раньше, мистер Райвен?

— Видел, конечно видел. Я его сразу запомнил, поскольку он внешне напоминает адвоката, да и, кажись, его фотографии в газетах попадались, где о судебных хрониках пишут. Я тогда сразу же подумал, что это и есть тот самый адвокат, который…

— Нас не интересует то, о чем вы подумали, — поспешил прервать свидетеля Маршалл, пока этого не сделали Мейсон или судья. — Какого числа вы впервые увидели обвиняемого?

— Простите пожалуйста, я не понял, какого числа я впервые увидел или услышал обвиняемого? — уточнил свидетель, обидевшийся на грубый тон прокурора.

— Вы его сперва услышали?

— Да, по телефону. Накануне, то есть, простите, шестнадцатого июня.

— Откуда вы знаете, что это был обвиняемый?

— Во-первых, прошу прощения, я не полный кретин и голоса различить могу. А во-вторых, он представился как мистер Краудер-младший.

— О чем вы с ним разговаривали?

— Да ни о чем мы с ним, признаться честно, не разговаривали. Он спрашивал, может ли переговорить с мистером Денненом. А Барри не было в конторе. Я так и сказал и спросил: что передать? Признаться, мы с Барри всегда так делаем, когда одного из нас нет в конторе. Вот тогда он и представился. Спросил, где Барри и когда он будет в конторе. А откуда я мог знать, когда Барри явится? Признаться честно, Барри мог снять… простите, познакомиться с женщиной и провести с ней весь день, а то и, признаться, всю ночь.

— Это был единственный телефонный звонок обвиняемого в вашу контору?

— Нет, он потом позвонил еще раз и был очень рассержен. Но Барри в тот день в конторе, честно признаться, так и не появился.

— Больше обвиняемый не звонил?

— Нет, в следующий раз я уже увидел его лично.

— Когда это произошло?

— Семнадцатого числа.

— При каких обстоятельствах?

— Ну, я задержался по уважительным причинам… Признаться честно, чего уж скрывать, перебрал накануне кофе… То есть, не кофе, конечно, но вы все поняли. Вот и припозднился, почти к самому полудню приехал. Подхожу к нашей берлоге, то есть, прошу прощения, конторе, и уже находясь в коридоре, слышу через дверь злые голоса. Я, естественно, приоткрываю дверь и слышу давешний голос, тот, что и по телефону. Он говорил: «Лучше договориться по-доброму, а не доводить дело…» Тут он увидел меня и замолчал. Признаться, Барри тоже не лыком шит, он бы ему ответил. Но, заметив меня, сказал что-то вроде: прости, Пол, мы выйдем с клиентом на улицу. Ну, и они ушли. В коридоре, правда, оба снова раскричались, но слов я, признаться, не разобрал. Да, честно признаться, мне не до того было, у меня в шкафу заначка, простите, имелась. А если бы я знал, что вижу Барри в последний раз, я бы этому господину всю морду, извиняюсь, тростью бы расквасил…

— Нас не интересует ваше мнение, мистер Райвен. Вы хорошо рассмотрели посетителя и совершенно убеждены, что это был именно обвиняемый?

— Да что ж вы меня, совсем за малого ребенка держите? Думаете, если я был с неадекватного состояния, то кроме этикеток и рассмотреть ничего не мог?

— Свидетель, не забывайтесь, а то будете оштрафованы за неуважение к Суду, — постучал молоточком судья Чивородис.

— Прошу прощения, сэр. Признаться честно, раньше перед такой аудиторией мне выступать не приходилось. Волнуюсь, так сказать.

— Вы абсолютно уверены, что обвиняемый произнес именно те слова, что вы привели здесь? — продолжил допрос окружной прокурор.

— Да, клянусь вам в этом могилами своих предков! — воскликнул свидетель. — Так и сказал, я ясно слышал: «Лучше договориться по-доброму, а не доводить дело до…». До чего именно, признаться честно, он сказать не успел, поскольку увидел меня и сразу замолчал.

— Сколько было времени, когда мистер Деннен и обвиняемый вышли из вашей конторы?

— Признаться честно, я чисто случайно посмотрел на часы, размышляя, когда Барри вернется — уж больно одному пить не хотелось. Вот я и хотел…

— Так сколько было времени?

— Ну, без двух или без трех минут полдень. Точнее вспомнить не могу.

— Точно полдень?

— Точно, уж в этом-то я могу ручаться, клянусь могилами своих предков.

— Больше вы мистера Деннена или обвиняемого не видели?

— Признаться честно, господин прокурор, я подождал Барри минут двадцать, взял бутылку домой, по пути заглянул к старине Пирсу, ну это хозяин кабачка «У Эридана», и больше в тот день никого не видел.

— У меня все, — с облегчение объявил Болдуин Маршалл и с победным видом посмотрел на Мейсона: — Приступайте к перекрестному допросу, господин адвокат.

— У меня нет вопросов к этому свидетелю, — неожиданно для всех произнес тот.

— Как нет вопросов? — не сдержался Маршалл.

— Вы не будете проводить перекрестного допроса? — удивился и судья Чивородис.

— Нет, — спокойно ответил Мейсон. — Хотя… Если вы так настаиваете, могу и провести.

— Прошу вас, — предложил судья Чивородис.

Мейсон вышел из-за стола и подошел к свидетелю, мягко ему улыбаясь.

— Насколько я понял, — произнес адвокат, — вы заявили, что были знакомы с погибшим много лет?

— Да, — осклабился в улыбке толстяк, — признаться честно, много лет.

— Как много?

— Признаться, сейчас и не вспомню.

— Десять лет?

— Может, и больше.

— Скажите, а не вы ли тот человек, которого двенадцать лет назад осудили в Лос-Анджелесе под именем Стефана П. Райвена за ловкий обман полудюжины лос-анджелеских банкиров и ювелиров, и попавшегося на мелкой краже. Ваши фотографии, помнится, были во всех газетах, а в совокупности вам присудили десять лет тюрьмы. Я не ошибся?

С Пола Райвена сползла добродушная улыбка, а брови сошлись над переносицей. Лицо свидетеля приобрело жестокое, хищное выражение.

— Я возражаю! — закричал Болдуин Маршалл. — Я возражаю против этого вопроса, поскольку он задан лишь для дискредитации свидетеля. К тому же вопрос несущественнен, не допустим в качестве доказательства и не относится к делу.

— Почему же? — удивился Мейсон. — Если выяснится, что я не ошибся, то выходит, что ваш свидетель только два года назад вышел из тюрьмы. А ведь он заявил, что дружил с погибшим много лет. Вот я и хотел выяснить, не в тюрьме ли они познакомились?