Джон Фасман - Библиотека географа

Отец Лаврентия, участвовавший в восстании 1924 года, избежал смерти, укрывшись под грудой трупов, в которую некий идейный или просто выживший из ума красноармеец из Воронежа выпустил пятьсот шестьдесят четыре револьверные пули. Восемнадцать месяцев спустя отец Лаврентия был депортирован и умер по пути в Сибирь, оставив после себя трех сыновей и беременную жену.

Местные партийные чиновники не выпускали из поля зрения Давида, поскольку он был старшим сыном депортированного. Когда ему пришло время служить в армии, его заслали на отдаленный блокпост, затерянный в Каракумской пустыне. Однажды, в прострации от отупляющей скуки и самогона, он принял брошенный офицером вызов и проглотил пять живых скорпионов, от чего и умер мучительной смертью. Кончина была столь ужасна, что даже внуки его начальника по сию пору вспоминают о ней.

Звияд, второй сын, утонул во время учений подводных лодок в районе Вильнюса.

Леон, третий сын, предпочел в Советской армии, угробившей его братьев, не служить, убежал в Турцию и обосновался у подножия Тальских гор. Там он принял мусульманство, прервал все контакты с семьей, открыл маленькое кафе в тенистом месте и до сих пор здравствует, ведя обеспеченную, но довольно бесцветную жизнь, хотя временами его и тревожат призраки прошлого.

Лаврентий женился на девушке с лошадиными зубами и толстыми лодыжками, из интеллигентной семьи со средним достатком, и со временем стал весьма преуспевающим батумским дантистом, хотя в частной жизни был ленив и безынициативен. В 1983 году, когда все, включая жену, считали его слишком старым для невозвращенца, он был послан в Филадельфию на международную конференцию зубных врачей в качестве делегата от республики Грузия. Оказавшись в Филадельфии, он попросил политического убежища и на родину уже не вернулся.

За четыре месяца до этой поездки его кузен Борис (сын родственника, который, как шептались, предал отца Лаврентия) приехал в Батуми из Ленинграда. Не для того, разумеется, чтобы там обосноваться — к этому времени он уже сделал карьеру партийного функционера и курировал школу марксизма-ленинизма при советском военно-морском офицерском тренировочном центре в Прибалтике, — но чтобы навести справки относительно «двух забавных монеток, которые дедушка перед смертью собирался закопать в церкви, чтобы русские не наложили на них лапу». Зарытые, увещевал своего родственника Борис, они никакой пользы не принесут, но зато станут гордостью жителей Батуми, когда их выставят в Музее искусства народов СССР в Москве. Он говорил, что для себя ему ничего не нужно, лишь бы в старинном доме их общих предков открыли новую школу. А если власти в этой связи назовут школу именем славного сына города Батуми, то есть его именем, — что ж, он возражать не станет. Лаврентий старше Бориса и, возможно, лучше помнит рассказы дедушки. Возможно, он даже помнит, где именно дедушка закопал эти монетки. Если нет, Борису придется прислать команду русских специалистов, чтобы те разобрали церковь по кирпичику и как гребенкой прочесали развалы и территорию храма.

Ориентировочная стоимость. Лаврентий глубокой ночью выкопал монеты голыми руками — точно так, как закопал их когда-то с дедушкой, — после чего зашил в подкладку своего чемодана. Во время своей первой поездки в Нью-Йорк он по объявлению на последней странице газеты «Новое русское слово» продал монеты за ничтожную сумму, которой едва хватило, чтобы оплатить обратный билет до Калифорнии. Вернувшись, он открыл в Бейкерсфилде зубоврачебный кабинет, изменил имя и стал называться Ларри Маком.

Я пребывал на дне океана; меня били по ушам разрядами электрические угри, и я кричал от боли. Я находился посреди пустыни; меня испепеляло солнце, а рядом выла голодная гиена. У меня на голове сидел толстяк, игравший на кларнете, и изводил меня вибрировавшими на высокой ноте пронзительными звуками. Я лежал на полу вагона метро. Кто-то набил мне глотку гниющей кониной пополам с жевательной резинкой, а потом заклеил рот липкой лентой. Двери вагона закрывались под громкие непрерывные звонки.

Я прикончил почти две бутылки красного вина. В комнате надрывался телефон.

Я неуклюже, словно робот, поднялся с дивана — полностью одетый, даже в ботинках, — негнущимися пальцами вцепился в телефонную трубку и пробормотал:

— Угхм…

— Пол?

— Да?

— Ты все еще на меня работаешь?

— Господи, Арт! — Я попятился, наступил в лежавший на полу пластиковый контейнер с остатками соуса, опрокинул его, потерял равновесие и, словно проколотая резиновая грелка, шлепнулся на пропахший вином диван.

— Ты что, заболел? Донна просила передать, что в случае чего может принести тебе кастрюльку супа.

Я потер сухое, как бумага, лицо и на секунду прикрыл глаза. Но и после этой операции комната продолжала раскачиваться. Я все еще был пьян; похмелье даже не начиналось.

— Нет, я не болен. Просто вчера у меня был… хм… бурный вечер.

— Ага! Понимаю, — проникновенно произнес Арт. — Между прочим, звонила Эйлин Кроулин. Хотела узнать, как продвигается твоя работа, и я был вынужден сознаться, что не имею об этом ни малейшего представления. — Он сделал паузу. Я молчал, не зная, что ответить. — Итак, как продвигается твоя работа?

— Отлично! — Я был не в настроении и тем более не в состоянии рассказывать ему о событиях, случившихся в последние несколько дней. В своем нынешнем положении я едва осознавал, что у меня есть руки.

— Хорошо, коли так. Отлично — значит, отлично, и к этому прибавить нечего. Но тебе следует позвонить Линни до конца недели. Она здорово заинтересовалась твоей работой. Да и ты, кажется, тоже заинтересовал ее. Поверь мне, Пол, нельзя упускать такой случай.

Поддерживать разговор о собственной персоне я не мог, да и не заслуживал подобного внимания. Поэтому ответил односложно:

— О'кей.

— Отлично. О'кей. Отлично. О'кей… С тобой сейчас разговаривать — все равно что с моей дочкой в тринадцатилетнем возрасте. Попей воды, полежи, а во второй половине дня забеги все-таки в редакцию. Есть кое-какая работенка. Да еще и Остел просил передать, что соскучился по тебе.

— Кто бы сомневался… — прохрипел я. — Ладно, через пару часов увидимся.

— Повторяю: вода, сон, горячая ванна, бритье. В таком вот порядке. Если потребуется, повтори. Обычно таким вещам учишься еще на первом курсе.

— Вот как? А я думал, на первом курсе вас учили брать интервью.

— И этому тоже. Кстати, об интервью. Разве тебе не говорили, что приударять за интервьюируемыми неэтично?