Майкл Коннелли - Страшила

Но меня, если разобраться, волновали в связи с газетой только последующие двенадцать дней. В течение этого времени мне предстояло завершить свой последний проект и написать последний криминальный репортаж.

Когда я, толкнув тяжелые деревянные двери, вышел из вестибюля, Сони Лестер уже ждал меня на парковке в служебной машине. Я забрался в салон и сообщил ему, куда ехать. Он сделал широкий разворот в виде буквы и, выехал на Бродвей и покатил мимо здания суда к требовавшемуся нам шоссе. Не прошло и четверти часа, как мы уже неслись по шоссе, держа путь в южную часть Лос-Анджелеса.

— Догадываюсь, почему меня выбрали для этого задания, — сказал Лестер, когда мы миновали центр города.

Я неопределенно посмотрел на него и пожал плечами.

— У меня лично никакой информации по этому поводу нет. Спроси Бобби Азмитию. Я лишь сказал ему, что мне нужен фотограф на колесах, и он назвал твое имя.

Лестер небрежно кивнул в ответ, давая понять, что он в мой треп не особенно верит, но ему лично глубоко на все это наплевать. Надо сказать, что газета «Лос-Анджелес таймс» имела прочную устоявшуюся репутацию борца со всякого рода сегрегацией и расовые проблемы для нее как бы не существовали. Действительно, никаких проблем на расовой почве в газете не отмечалось, но при всем том нельзя сказать, что руководство совсем уж не обращало внимания на цвет кожи или разрез глаз своих сотрудников. Обращало, да еще как, и использовало это, к своему преимуществу, с чисто практической точки зрения. Так, землетрясение в Токио освещал репортер-японец, а в случае, когда премию «Оскар» получила чернокожая кинозвезда, газета послала интервьюировать ее чернокожего репортера. Когда же пограничный патруль захватил в Калехико грузовик, в кузове которого обнаружились двадцать четыре трупа нелегальных эмигрантов, новостной отдел направил туда репортера с латинскими корнями, прекрасно говорившего по-испански. Вот так у нас в газете делались дела, и я отлично отдавал себе отчет в том, что присутствие чернокожего Лестера может обеспечить мне защиту в случае возникновения какой-нибудь заварушки в южном Лос-Анджелесе. А ничего другого мне и не требовалось. Признаться, я меньше всего думал в эту минуту о политкорректности, так как все мои помыслы были сосредоточены на задуманном репортаже.

Лестер задал мне пару вопросов о предстоящей совместной работе, и я ответил ему в нескольких словах, сообщив все, что только мог. Собственно, и говорить-то было особенно не о чем, ибо в моем распоряжении имелось очень мало информации. Тем не менее я довел до его сведения, что мы едем к женщине, пожаловавшейся на мою статью, в которой ваш покорный слуга назвал ее внука убийцей. Далее я сказал Лестеру, что надеюсь разыскать эту женщину и переговорить с ней на предмет обвинений, выдвинутых против ее внука. Возможно, добавил я, нам даже удастся опротестовать эти обвинения или часть их, особенно при условии, что она и ее внук согласятся со мной сотрудничать. Полностью я в свой план Лестера не посвятил, но считал, что он достаточно умен, чтобы самостоятельно дойти до всего остального.

Когда я закончил свой рассказ, Лестер согласно кивнул в знак того, что принимает информацию к сведению, и оставшуюся часть пути мы с ним хранили молчание. В квартал Родиа-Гарденс мы въехали примерно в час дня, когда здесь царила благолепная тишина. Занятия в школах еще не закончились, а наркоманы и наркоторговцы обычно выходили на улицы с наступлением сумерек. Иными словами, местные бандиты, дилеры и наркоманы еще почивали сладким сном в своих постелях.

Жилой комплекс как таковой представлял собой скопище двухэтажных домиков и служебных построек, выкрашенных в два цвета. Коричневый и бежевый тона доминировали на жилых зданиях, а лимонный и кремовый — на всех прочих. Растительности вокруг домов не наблюдалось, поскольку считалось, что кусты и купы деревьев могут служить целям укрывательства наркотиков и оружия. В целом квартал производил впечатление новостройки, где много чего не успели доделать, возвести и провести. Однако при ближайшем рассмотрении становилось ясно, что краска на стенах домов выцвела и местами облупилась, а сами дома уже далеко не новы.

По адресу, данному мне Бразелтоном, мы без труда нашли дом миссис Сессамс и поднялись в ее апартаменты. Нужная нам квартира оказалась угловой, находилась на втором этаже и обладала декоративной лестницей с лестничной площадкой в правой части здания. Прежде чем мы двинулись к дому, Лестер вытащил из салона тяжелый кофр с фотоаппаратурой и запер автомобиль.

— Там тебе все это не понадобится, — сказал я. — Даже если она позволит фотографировать, делать это придется быстро.

— Да хоть бы вообще не пришлось снимать… Я свою аппаратуру в этом квартале в машине без присмотра не оставлю.

— Понятно…

Когда мы поднялись к апартаментам, я заметил, что передняя дверь распахнута, а за ней виднеется вторая, так называемая экранная, дверь с окном, забранным железными прутьями. Перед тем как постучать, я окинул взглядом с лестничной площадки пространство двора, но не заметил ни одной живой души ни в этом дворе, ни во дворах соседних домов. Складывалось такое впечатление, что квартал совершенно обезлюдел.

Я постучал.

— Миссис Сессамс!

Через некоторое время сквозь экранную дверь до нас донесся женский голос. Я сразу узнал его, поскольку слышал по телефону в прошлую пятницу.

— Кто там?

— Меня зовут Джек Макэвой. Мы разговаривали с вами в пятницу, когда вы звонили в «Таймс». Помните?

Экранная дверь была грязной, с многолетними наслоениями копоти и пыли на стекле, так что заглянуть внутрь апартаментов мне не удалось.

— И что вы здесь делаете?

— Приехал, чтобы поговорить с вами, мадам. В уик-энд у меня было достаточно времени, чтобы подумать о том, что вы мне сказали по телефону.

— Как, к дьяволу, вам удалось меня найти?

Судя по голосу, она подошла к экранной двери и находится по ту ее сторону, но сквозь грязное мутное стекло я различал лишь некий расплывчатый силуэт.

— Просто я узнал, где арестовали Алонзо. Выяснилось, что у вас дома.

— А что это за тип стоит у вас за спиной?

— Наш фотограф Сони Лестер. Работает в газете вместе со мной. Я, миссис Сессамс, приехал сюда, чтобы переговорить с вами о деле Алонзо. Если вдруг выяснится, что он невиновен, я приложу все усилия к тому, чтобы его освободили.

Говоря это, я подчеркнул голосом слова «если вдруг».

— Ясное дело, невиновен. Он не сделал ничего дурного.

— Мы можем наконец войти и поговорить об этом? — быстро спросил я. — Необходимо выяснить, что тут можно сделать.

— Войти я вам, так и быть, позволю, но только при условии, что вы не будете фотографировать. Никаких снимков, хорошо?