Наталья Андреева - Нить Ариадны

– Один черт, как болезнь называется! Таблетки-то от этого есть? И вообще: каков прогноз?

– Я не лечащий врач, – поморщился Петухов. – И потом: разве это будет она? Если вылечится?

– А ты сам-то нормальный? – с опаской посмотрел на него Спиркин.

– Хочешь сказать, что я мазохист? – Петухов горько улыбнулся. – Острая форма любви. Похоже на болезнь.

– Мужчины, в машину! Если хотите с ней ехать – поторопитесь! – сурово велела медсестра, дородная женщина в белом халате, и оба засуетились.

– Я на своей поеду, – сказал Спиркин, выйдя из подъезда. – Следом за вами. А ты?

– Нет, я с ней, – замотал головой Петухов.

Стоящие у подъезда женщины проводили кортеж любопытными взглядами. Потом из дверей вышла консьержка, и началось бурное обсуждение.

Они подошли к воротам, и оба замялись.

– Прошу, – сказал Спиркин, кивнул на калитку справа от опущенного шлагбаума. Возле нее замер охранник, подставив лицо яркому солнцу. На мужчин он не обратил никакого внимания.

День выдался по-настоящему весенний. Ровное, без единой морщинки, полотно неба было таким синим, каким бывает только в марте, пока на нем не наследили тучи, и ливни еще не приступили к стирке. По обеим сторонам дороги текли ручьи, похожие на бурные реки. Мальчишка лет десяти в расстегнутой куртке, с красными щеками, деловито спускал на воду бумажный кораблик. Когда игрушку подхватил ручей и понес вниз, туда, где разливалась огромная лужа, мальчишка засмеялся и побежал следом. Спиркин с Петуховым какое-то время молчали, стоя у калитки и глядя на паренька.

– После тебя, – сказал наконец Петухов и сделал шаг в сторону.

– Иди, – слегка подтолкнул его в спину Спиркин, не собираясь уступать.

– Что за хамство! – возмутился Петухов.

– Топай, говорю. Ты здесь не останешься, не надейся.

Петухов послушался. За ворота он вышел первым, Спиркин следом. Справа был разбит небольшой скверик, где в этот погожий день гуляло много мам с колясками и с маленькими детьми, которые деловито исследовали лужи и пугали голубей, ошалевших от солнца и обилия еды. Им то и дело кто-нибудь бросал горсть семечек или кусок сдобной булки, и на каждый крик или топанье ногой птицы лишь лениво хлопали крыльями, изображая испуг. Дети смеялись, женщины оживленно что-то обсуждали, собаки тявкали, голуби, утробно урча, клевали семечки с исчерченного цветными мелками асфальта. Здесь всем было хорошо, да в этот день, похоже, было хорошо везде, кроме двухэтажного особняка, отделенного от мира глухим забором. Но в ту сторону никто и не смотрел.

– Присядем? – указал на скверик Спиркин. Петухов молча кивнул. Они направились к одной из деревянных скамеек.

Они выглядели здесь как два сухих дерева в весеннем лесу, окутанном зеленой дымкой, корявые, нелепые, с такими несчастными лицами, будто и не весна вовсе. К лавочке, на которую они сели, никто больше не подходил. Спиркин достал сигареты и закурил. Проходившие мимо женщины с колясками посмотрели на него неодобрительно.

– Ну? – сказал он, когда молчание затянулось. – Я жду. Рассказывай.

– Мне нечего рассказывать, – вздохнул Петухов. – Моя жена – больной человек. Но ее вины в этом нет. А тот, кто виноват… – он сделал паузу. – Тот, кто виноват, себя уже наказал.

– Но как ты допустил?! Почему ничего не делал?!

– Паранойя не опасна, – вяло отмахнулся Петухов. – Я это уже говорил.

– Не опасна?! Да на ней два трупа!

– Поверьте, все было под контролем. Пока не появился этот Варламов, – глухо сказал Сергей Викторович. – Мы с Мариной Ивановной раньше как-то справлялись.

– Давно это началось? – спросил Спиркин, доставая из пачки еще одну сигарету. Курил он теперь беспрерывно.

– С детства. Видишь ли… Можно на «ты»? – Спиркин молча кивнул. – Когда Арина убила Егора, Марина Ивановна пошла к психиатру…

– Я знаю. Я с ним беседовал, – отрывисто произнес Спиркин. – Но он отказался передать мне суть разговора, ссылаясь на врачебную тайну.

– Правильно. Я тоже у него был. Но поскольку речь шла о моей жене, мне он все рассказал. Суть в том, что в болезни Арины виновата ее мать. Марина Ивановна всю жизнь играла в безумие. Хотя она-то была абсолютно нормальна. Но ей требовалась реакция окружающих на неадекватные поступки, она ведь писала не совсем обычные книги. Про маньяков. Людьми, над которыми Минина ставила свои психологические эксперименты, стали близкие люди, ее муж и дочь. Отец Арины в итоге сбежал, а дочь… – Петухов внезапно замолчал.

– Но как так вышло?

– А ты представь, что мать все время угрожает самоубийством. Ходит к психиатрам, достает психотропные препараты, веревку мылит. Арина выросла в страхе. Ее психику искалечили еще в раннем детстве. А девочка была очень впечатлительная. Она безумно любила свою мать. Гордилась ею. Восхищалась. И… боялась ее потерять. Та в свою очередь тоже боялась потерять единственную дочь. Изводила Арину истериками, пыталась контролировать каждый ее шаг. Это была безумная любовь двух неординарных женщин. Матери и дочери. Они друг друга и погубили.

– А ты? – в упор посмотрел на него Спиркин.

– Что я? Я любил Арину. Люблю, – тут же поправился Сергей Викторович. – С первого взгляда, с первого ее слова. Я влюбился – и пропал. Потому что вынужден был играть в эту игру. Сказать ей о своей любви? Навязчивая идея непобедима. А она решила с самого начала, с того первого дня, что я с ней из-за денег и женюсь из-за них. Из-за квартиры и прописки. Нет, я любил… И люблю… – еле слышно повторил Петухов.

– И чем она ей помогла, твоя любовь?! – зло спросил Спиркин – Болван – вот ты кто! Тряпка! Ты же сделал из нее убийцу! Именно ты! Потому что бездействовал. Надо было тащить Арину к врачу! Заставить ее лечиться! Ну, я не знаю… В больницу упрятать! Вылечить! Что-нибудь делать, а не смотреть, как жена с ума сходит!

– Я пытался! Она ходила к врачу! Она признавала свою болезнь! Она все понимала! Поэтому могла обмануть любого психиатра! Так же, как ее мать их обманывала! Все Арину считали избалованной бездельницей, которой просто нечем заняться, вот она и ходит по больницам. А Арина… Она особенная. У нее все не так, как у других. Я редко видел женщин, таких же красивых, как она, а красивее – ни одной. И я это говорю не потому, что ее люблю.

– Согласен, – глухо сказал Спиркин. – Она очень красивая женщина.

– А считает себя обычной. Или даже уродиной. В зависимости от настроения. Так же, как свою неординарную внешность, она не признает за собой ум, начитанность, образованность. Это постоянное самоунижение, это… – Петухов захлебнулся, – отчаяние. Она себя ненавидит.

– Понимаю. И думает, что мужчины хотят не ее саму, а ее деньги. Это действительно болезнь.