Софи Ханна - Полужизни

Шарлотта отвечает презрительным взглядом и направляется к выходу. Уотерхаус задерживается, чтобы сказать:

– Между прочим, это вы к нам пришли. Или ваше сознание плодит и хранит фантазии, а реальные факты блокирует?

Полицейские уходят, а Эйден захлопывает дверь и прислоняется к ней лбом.

– Ты говорила, что была в полиции, – произносит он через минуту, – но не уточнила, что обратилась к Шарлотте Зэйлер.

Врать, что так вышло случайно, не хватает порох у. Пусть думает что хочет!

– Рут, она тебе не подруга! Даже если Шарлотта Зэйлер что-то для тебя значит, ты для нее полный ноль.

– Где та картина, как ее, «Аббертон»? Куда ты ее дел? Объясни, что происходит!

– Ты веришь Уотерхаусу? Веришь, что мое сознание плодит фантазии? – Эйден медленно приближается ко мне. – Если это фантазии, значит, я... Как думаешь, Рут, может человек видеть будущее?

– Нет, не думаю. Эйден, о чем ты?

– О картинке, четкой, как фотография или кадр из фильма. На этой картине эпизод, но не прошлого, а будущего.

– Хватит! Прекрати, ты меня пугаешь!

– Я вижу, как мои пальцы смыкаются вокруг шеи сучки Трелиз и давят, давят, давят...

– Прекрати! – Я отступаю на шаг.

– Копы твердят, что Трелиз жива, ты твердишь, что Трелиз жива. Вдруг вы правы? Если так, то задушенная Трелиз – образ не из прошлого, а из будущего. Вдруг я еще не убил ее, но в один прекрасный день убью? – Эйден кажется уверенным, но при этом испуганным, словно человек, идущий навстречу клокочущему пламени.

– Эйден, пожалуйста, хватит! – умоляю я. – Что ты несешь?!

– «Аббертон», – бормочет Эйден. – Это часть серии, Трелиз ее пока не закончила, наверное, лишь ту картину написать успела. Но серия продолжится. Я знаю, что всего картин будет девять, и названия знаю. – Он отталкивает меня, снимает колпачок с синего маркера и пишет на картонном тубусе для постеров, проговаривая слова, словно в трансе: – «Аббертон», «Бландфорд», «Гондри», «Дарвилл», «Марджерисон», «Родуэлл», «Уиндес», «Хиткот», «Элстоу».

Я в замешательстве смотрю на Эйдена. Кто он? В кого превращается? Нет, он в здравом уме, и Шарлотте Зэйлер я сказала об этом совершенно искренне.

– Эйден, прекрати! – дрожащим голосом прошу я.

Он хватает меня за руку и заглядывает в глаза:

– Поезжай на Мегсон-Кресент! Если это будущее, его можно, нет, нужно изменить. Скажи Трелиз, пусть не продолжает серию. Пусть уезжает из Спиллинга подальше, где я не смогу ее найти!

– Довольно! – визжу я. – Пусти меня! Это полный бред! Видеть будущее не дано никому. Почему ты не расскажешь мне правду?!

– А почему ты сама не расскажешь мне правду? Что случилось в галерее Хансарда? Из-за чего ты бросила работу? Что произошло между тобой и Трелиз? Ты мне так толком и не объяснила, а пристаешь с расспросами! Что я сделал с «Аббертоном»? Куда идти собрался? Лучше расскажи, что случилось в галерее!

– Тут и рассказывать нечего! – всхлипываю я. Мы же договаривались: никаких вопросов. Неужели он этого не помнит? Неужели забыл, как легко мы друг друга понимали?

Эйден отталкивает меня, словно я вдруг стала ему противна, и бросается к двери, по пути схватив куртку. Я остаюсь одна. Нужно запереть дверь и выключить свет. Вот, так лучше. Я съеживаюсь у обогревателя и шепчу: «Тут и рассказывать нечего!» – будто самовнушением можно изменить прошлое.

Галерею Спиллинга я заметила благодаря картине, которая украшала витрину. На тот момент я жила в Калвер-Вэлли лишь одиннадцать дней и домом считала лишь потому, что в другое место уезжать не собиралась. В день отъезда из Линкольна я открыла атлас автомобильных дорог на странице, где изображалось все королевство, зажмурилась и ткнула пальцем в место, оказавшееся Комбингемом, крохотным городишком в двенадцати милях к западу от Спиллинга. Комбингем я возненавидела с первого взгляда – неудивительно, одни спальные районы и кольцевые авторазвязки. Я села в машину и поехала куда глаза глядят, бездумно сворачивая на всех поворотах. В багажнике раздолбанного «фольксвагена-пассат» лежала одна-единственная сумка с зубной щеткой и самым необходимым. Остальное имущество я сдала в камеру хранения и была готова никогда о нем не вспоминать.

Поворот налево, поворот направо, целая миля без поворотов. Сообразив, что вечно кататься не получится, я решила: подожду еще минут тридцать и куда попаду, там и останусь. Главное, что это не Линкольн и не Комбингем.

В итоге «фольксваген» я остановила на спиллингской Хай-стрит в нескольких шагах от галереи и багетной мастерской Сола Хансарда. Заметила я галерею не сразу и не могу сказать, что именно было в витрине, та самая картина или другая. В общем, когда я брела по улице, разглядывая город, в котором собиралась поселиться, на Галерею Спиллинга внимания совершенно не обратила. В ту пору о картинах и живописи я вообще не думала, ну, может, секунд двадцать за всю жизнь, да и то случайно, когда включала не тот канал по телевизору.

Я увидела магазин «Спиллингская пряжа», дорогие бутики, торгующие мужской, женской и детской одеждой. На магазин «Буду мамой» с фисташково-зеленым фасадом я едва взглянула: ребенка-то я вряд ли заведу. Разве я заслуживаю такого счастья? По дороге попались три или четыре типично английских бара, владельцы которых явно состязались друг с другом в витиеватости фраз на вывеске: «Эдем для гурмана» и тому подобное. Заметив книжную лавку, я решила заглянуть туда, как только определюсь с жильем. Друзей заводить я не планировала и собиралась по вечерам читать. В моей сумке лежали четыре книги – надолго ли их хватит?

Пока не улетучился первый восторг, я осмотрела ярмарочную площадь, с одной стороны которой стояла церковь, с другой – салон «Мир музыки», где продавали дрянные диски и музыкальные инструменты, сырная лавка и магазин подарков «Секреты и сюрпризы». Церковь мне понравилась, я была готова жить неподалеку и любоваться ее архитектурными красотами, никогда не переступая порог. Даже в состоянии эйфории я подумала: «Много ли горожан ходят на службу добровольно?»

Я вошла в «Золотого бычка», первый попавшийся на глаза паб, потому что на окне заметила объявление «Комнаты внаем». Владелец принял меня с распростертыми объятиями и спросил, на какой срок нужна комната. Я растерялась: четкого плана просто-напросто не было.

– На две недели, – робко сказала я и приготовилась услышать отказ.

Лицо владельца озарила радость.

– Отлично! Захотите остаться дольше, дайте знать, буду счастлив!

Глаза заволокло слезами, и я отвернулась. Какой любезный человек! Ему невдомек, что я его любезности не заслуживаю. Я решила жить в Спиллинге, пока не кончатся деньги, а потом утопиться. Ни одна из книг, прочитанных за четыре года – ровно столько минуло после случившегося с Ним и Ней, – не убедила меня, что этот вариант не самый разумный. За дом в Линкольне удалось выручить хорошие деньги – сумму вполне достаточную, чтобы продержаться пару лет. Мне казалось, что проверить, как сильно мне хочется жить, будет небезынтересно. Если деньги кончатся раньше, чем жажда жизни, придется что-то делать. Наверное, черту подводить. После тех событий минует уже пять или шесть лет, и никто не скажет, что я поспешила. Половины десятилетия вполне достаточно, чтобы обдумать свои поступки.