Николас Блинкоу - Белые мыши

На первых одежных стойках, которые мне подворачиваются, висят модели Джины, тут я не сомневаюсь. Им, вероятно, года два-три, то есть от четырех до шести сезонов. Вытягиваю шоколадно-коричневое платье из джерси с низким поясом и обвислым, преувеличенного размера воротом «поло». Затем, через несколько стоек, костюм из двух предметов, иронически старообразный, примерно такой, в каком можно представить себе Нэнси Рейган. В моделях этих чувствуются идеи и стили, считавшиеся передовыми несколько лет назад. Я приписываю их Джине, потому что и вообразить не могу Осано обращающим внимание на новейшие веяния либо старающимся угнаться за ними. Я другое дело. Я читаю журналы мод с таким же энтузиазмом, с каким иные листают музыкальные издания. Но, глядя на эти модели, я понимаю, что у многознания есть и оборотная сторона. Они так несхожи, лишены единой направляющей идеи, драматической индивидуальности, необходимой в каждой коллекции. Опять-таки тут есть нечто общее с музыкой. Если я слышу не похожий ни на один знакомый мне голос — голос, в котором звучит неподдельное чувство, я понимаю — этого певца ждет великое будущее, пусть даже то, что он поет, не очень мне нравится. То же и с великими дизайнерами — у каждого неизменно имеется идея столь яркая, что ее уже нипочем не забудешь. В работах Дольче и Габбана присутствует доведенное до последней грани гомосексуальное чувство. Хельмут Ланг, может, и австриец, но мундиры он создает совершенно прусские, доходя до таких элементов экипировки, как наколенники или ремни, которые не позволяют фалдам хлопать даже на ураганном ветру. Готье любит английскую готику, и хоть в последнее время его модели сдвинулись по шкале времени вверх, именно этот образ запал мне в душу. Армани делал костюмы для «Американского жиголо» и «Неприкасаемых», на нем лежит отпечаток высокого Голливуда. Как и на Прада, но это уже версия 2.0 — новый, цифровой Голливуд. Версаче уверял, что сама идея «знаменитости» целиком придумана им, и ему хватало дерзости держаться за нее. Дрис ван Нотен бельгиец, но ухитряется быть одновременно и мягким, и суровым.

Возможно, проблема Джины в том, что она работала на Осано и не могла выразить себя, используя его имя. Да и одежды эти, так или иначе, всего только образцы. Идеи, в конечном итоге отвергнутые. Однако, столкнувшись с этой эклектикой, с набором идей, позаимствованных из стиля «ретро» и поданных с определенной иронией, я вспоминаю о некоторых чертах английского характера. О принципе сдержанности: давнем стереотипе, требующем сохранять дистанцию между собой и своими чувствами. Быть англичанином означает еще и выражаться строго определенным образом, пользуясь словами осмотрительно и иронично. Лучшие английские модельеры вовсе не обязательно являются образцами сдержанности, и все же им присуща тенденция моделирования скорее головного, чем подлинно чувственного. Вивьен Вествуд, к примеру, принадлежит к числу иконоборцев; использует ли она тартан, или сооружает турнюры, или воспроизводит на груди манекенщиц классические полотна, ее, похоже, по-настоящему увлекает столкновение различных мотивов, а не их красота. Пол Смит ухитряется превозносить романтику английской мужской одежды, вызывая в воображении образ молодого плейбоя, кого-то вроде Майкла Кэйна шестидесятых годов. И в обоих случаях модели почти неизменно лучше выражаются в словах, чем в тканях.

Возможно, этот вариант англичанства и не имеет таких уж глубоких корней. Ироническое выхватывание стилей, производимое наобум, и их смешение может быть и временным этапом, вовсе не исключено, что он подходит к концу. Я могу с легкостью указать иные ролевые модели, того же Александра Маккуина. Или объявить себя британцем, если существование в качестве англичанина обратится в помеху. Хотя, вообще-то говоря, сама идея кутюрье создана англичанином, Фредериком Чарльзом Уэртом из Лондона, — правда, чтобы открыть салон, ему пришлось перебраться в Париж.

По мере того как я углубляюсь в хранилище, мне начинают попадаться образцы самого Осано. Я видел его модели прежде, пусть только на фотографиях, и забыть его стиль не смогу теперь никогда. Его огненные краски, тончайшие ткани, заполнить которые способно лишь эротическое воображение, — настоящему, живому телу это не по силам. Проблемы Осано как дизайнера необычны — и почти противоположны проблемам англичан. Его модели рождаются не в голове, их создает чистая чувственность. А я уверен, что чувственность Осано давным-давно перегорела. Других людей он почти не замечает, но не из-за самовлюбленности. Он то и дело разглядывает себя в зеркалах, однако лишь потому, что ему стыдно.

Если Осано утратил интерес к женщинам, возможно, ему стоило бы подумать о мужской одежде. Я продолжаю рыться на стойках, надеясь отыскать что-нибудь для себя. По крайней мере другой костюм, чтобы отправить тот, что на мне, в чистку. Впрочем, найти здесь что-либо я не надеюсь. С мужчинами Осано в ладу еще меньше, если это возможно, чем с женщинами. И Фрэд, и Этьен вгоняют его в угрюмость, ему с ними неуютно. Когда мы ехали в ателье, я чувствовал за его дружелюбной болтовней напряжение. Даже водитель его, Винченте, действует ему на нервы. В ночь после парижского шоу, когда он растянулся с бутылкой шампанского на кровати Луизы, Осано сумел разговориться со мной. Однако я на тридцать лет моложе да еще и смотрел на него снизу вверх. К тому же он был пьян.

Перебираю стойки в надежде найти костюм, который мне удастся переделать. Хранилище завершается сдвижной стальной дверью на роликах, достаточно большой, чтобы пропустить автофургон. Около нее расположен еще один комплект одежных стоек, на которые вещи набросаны как попало, без бирок и кодов. Мне хватает одного взгляда, чтобы узнать их.

Это парижская коллекция, в целости и сохранности пребывающая на принадлежащем Осано складе. Не могу сказать, что я сильно удивляюсь, поняв: кража совершена кем-то из своих.

Сегодня Осано возвращаться на виллу не хочет. Из своего кабинета он выскакивает в спешке — я в это время готовлю «эспрессо» для белошвеек и завариваю липтоновский «Желтый ярлык» для англичанок, пытаясь понять, знает ли кто-нибудь из них об украденной коллекции, сваленной внизу, на складе. Осано кричит, чтобы я бросал все, мы едем в Милан. До Курмейера слишком далеко:

— Я не могу тратить на это время.

Что-то в том же роде, только по-итальянски, он говорит и Винченте, уставясь ему в затылок.

Ни что его так рассердило, ни почему мы не можем вернуться на виллу, Осано не сообщает. Разговаривать ему не хочется — на всем пути от промзоны до города он обращается ко мне от силы с двумя словами. Я беспокоюсь о Луизе, в одиночестве оставленной в горах. Если она заскучает, то, глядишь, пригласит Этьена, чтобы тот побыл с нею, а он накачает ее наркотиками похуже кокаина.