Николас Блинкоу - Белые мыши

— Правда?

— После того как мои агенты от меня отказались, его полезно было иметь под рукой. Только и всего. Его иногда приглашают в такие места, куда мне хода нет, слышит разные вещи, мне неизвестные.

— И помогает тебе тянуть деньги из Осано.

— Нет. Мне стыдно, что я вообще на это пошла.

Она наливает себе еще и протягивает мне бутылку. Пока граппа сжигает мне глотку, я слышу, как сестра говорит:

— Хотя Осано такой проходимец.

Что верно, то верно.

— И Аманда действительно выступит в его показе, если ты попросишь?

— Конечно. Она хочет помочь мне. Фокус-то в том, что если она выступит, шоу заметят. Но при этом никто не заметит, что и я участвую в нем. Вот я и не знаю, просить мне ее или нет.

Ну что тут можно сказать? Сестра выглядит такой слабой и юной, хлюпает носом.

— Ах, Луиза, Луиза.

— Я попрошу ее ради тебя, малыш, — говорит она. — Тебе ведь это пойдет на пользу, правда? Если Аманда выступит в показе?

— Наверное.

Какая она все-таки грустная! Разводя руки, делаю шаг к ней, и сестра ныряет в мои объятья. Мы стоим, она рыдает мне в плечо, громче, громче, пока плач не достигает высшей точки и не начинает стихать. И тут, еще сквозь рыдания, она заявляет:

— У Осано такие убогие модели. Ты бы не уговорил его переделать их?

Я заливаюсь смехом. Луиза тоже.

— Хотелось бы, — соглашаюсь я.

— Мне надо лечь.

Да уж! Я и сам, того и гляди, свалюсь с ног.

— До Осано недалеко.

— Нет. Здесь, — говорит она. — И ты оставайся.

Она уходит в спальню, а я стою в замешательстве.

Приходится спросить:

— Здесь только одна спальня?

— Поспи сегодня со мной, Джейми. Как-нибудь разместимся.

Луиза уже лежит, так и не сняв футболки, в постели, подтягивает за уголок одеяло с пола, заворачивается. Пожалуй, мне лучше остаться. Потоптавшись на месте, закрываю дверь в гостиную, чтобы в спальню не лез свет от камина и настольных ламп. Граппа выжгла оставшийся на моих зубах налет от сигарет. Зубная щетка мне не нужна, ничего не нужно, и никаких неотложных дел у меня нет. Сбрасываю в темноте пиджак и брюки, проскальзываю в постель, к Луизе. Ее трясет и под одеялом, она прижимается ко мне, чтобы согреться. Подушки чуть отдают разлитыми в ванной духами, а может быть, если это не их аромат пропитал все вокруг, и Амандой.

Спустя какое-то время, когда я, прислушавшись к ее дыханию, решаю, что Луиза заснула, она вдруг говорит:

— Это корабль.

— Нет, не корабль.

— Корабль, а одеяло — его паруса.

— Не смешно, Луиза.

— Жемчужинки в устричных раковинах.

— Только не я, Луиза.

— Ты, ты. Я тебя чувствую. Вставь его в меня.

Еще бы ей не чувствовать: головка уже протиснулась сквозь ширинку моих трусов. Луиза приникает к ней, мягкий зад ее словно тает, пока она ласково жмет, жмет. Ткань трусов сначала подается, потом натягивается, соскальзывая, сворачиваясь жгутом; артерии под кожей сдавлены страхом.

— Мы не можем, Луиза.

— Ш-ш-ш, малыш. Ты уже во мне.

Всего на миллиметр, даже меньше. Но тут Луиза расслабляет мышцы, и я погружаюсь в нее целиком. Кажется, будто мы снова в нашей судовой койке и теперь поднимаем волны. Луиза раскачивается, волны переливаются с ее кожи на мою. И скоро они уже движутся сами. Нам ничего не приходится делать, нужно лишь не мешать им скользить в жарком трепете сквозь нас. Вода отдает духами, солью, скатывается по спине сестры, выплескиваясь мне на грудь, — колеблющаяся заводь, в которой руки мои, вцепившиеся в сестру, становятся скользкими. Живот ее содрогается под моими прикосновениями, новые волны сносят мои ладони к ее груди и вниз, к водовороту пупка. Движение разделяет нас и тут же соединяет вновь. Луиза седлает меня. Эта твердая штука меж нами больше уже не пенис, но то, что держит нас вместе, то, что Луизе необходимо как можно полнее ощутить в себе. Держа Луизу за ягодицы, я чувствую, как напрягаются ее мышцы, как наполняются мои ладони ее плотью, прежде чем, набравшись энергии, она снова подается вперед.

Потом, уже в ванной, делать вид, будто ничего не случилось, становится сложнее. Семя, извергнутое мной в унитаз, оставляет в воде маслянистые следы, плавучие морские нити. В квартире жарища, ванную заполняет благоухание «Первого номера», мысль о котором становится истерически смешной, особенно если учесть, чем я занят. Мой член содрогается, содрогается от смеха. Но мне необходимо затолкать его назад, в провинившуюся ширинку. Я смеюсь и не слышу своего смеха. Все, что я слышу, это шаги в коридоре и голос Аманды.

Говорить она начинает еще до того, как входит в спальню. Целая литания извинений с подвыванием.

— Прости, милая. Мне так жаль…

Подходит к Луизе.

Похоже, присаживается на кровать.

— Простыни, они же совсем мокрые.

Спускаю воду, и все вокруг словно взрывается, рушится Ниагарой звуков.

— Кто там? — Аманда насторожилась, голос поднялся на несколько тонов.

— Брат.

Выхожу из ванной. Аманда глядит на меня во все глаза, однако, поняв, что Луиза не врет, смягчается.

— Это ночной пот. Но Джейми был рядом.

Улыбка Аманды сменяется выражением озабоченности.

— О, милая. Как жаль, что не я.

Аманда просит меня остаться.

Я уверен, она любит Луизу. Аманда, может быть, и капризна, даже театральна, предпочитает бурные препирательства другим способам выражения своих чувств. Возможно даже, она и раскокала в ванне флакон духов. Сомневаюсь, но все может быть. Я знаю только, что она хочет Луизе добра и верит в общее с ней будущее. На самом деле она упрашивает меня остаться, потому что я — хороший брат, я сидел с заболевшей сестрой, а не гонял, как некоторые, по Милану на машине, упиваясь своей хандрой. И хоть я остаться отказываюсь, Аманда пытается соорудить для меня постель на софе, достав из платяного шкафа подушки и одеяла. Когда я ухожу, она со стаканом в руке провожает меня по коридору и все спрашивает, не хочу ли я напоследок выпить. Я извиняюсь — спасибо, не могу.

Ночь кажется мне более холодной, чем несколько часов назад. В следующие дни температура продолжает падать, город окутывают вьюги. Эта перемена помогает мне заново воссоздать для себя Милан как город, полный опасностей. Проходя в людской толпе изгибом виа Торино, я воображаю, что за мной кто-то следит; что засевший на одном из верхних этажей снайпер снимает меня выстрелом в голову. Улицу я перехожу, оставшись в целости и сохранности, но на другой ее стороне застреваю в подобии клинча со встречным пешеходом — кто кому уступит дорогу, он или я? Он улыбается, ему смешно. Мы обмениваемся извинениями, я проскальзываю мимо него, представляя, как его нож втыкается мне между ребрами. Живот мой стягивается в узел, настолько уверенно жду я удара стали.