Николас Блинкоу - Белые мыши

В час дня, всего за пару часов до начала, появляются, все сразу, шесть моделей — каждая со своей историей о том, по какой причине она опоздала да как спешила. Понедельник — самый напряженный день во всей заканчивающейся завтра двенадцатидневной миланской Неделе моды, день последних волнений и суматохи. Теперь, когда у нас есть наконец манекенщицы, которыми мы можем заняться, шум усиливается, за сценой полным ходом идет обмен сплетнями. Остальные восемь девушек пока не пришли, но мы, похоже, и без того работаем на пределе наших возможностей. Последние модели появятся в половине третьего, до этого времени мы как-никак, а справимся. Единственная явившаяся в срок девушка неподвижно сидит на стуле — слишком испуганная, чтобы шевельнуть головой, рискнув тем самым разрушить высоченный начес, едва способная дышать, потому что ее «ампирное» платье снабжено для пущей пикантности мини-корсетом. Корсет-то надет поверх платья, она могла бы его и снять, если бы захотела, но никому не пришло в голову сказать ей об этом. Я бы и сам сказал, однако девочка робко лепечет что-то по-литовски в сотовый телефон, и я решаю ей не мешать.

Одна-две из новопришедших манекенщиц слегка на взводе, интересно, в каком состоянии явится Луиза? Хорошо хоть, что показ у нас дневной и все настолько заняты, что напиться в хлам никто попросту не успеет. Аманда появляется раньше Биби и Луизы. Я подхожу к ней одновременно с Рондой, которая приятельски расцеловывает ее в обе щеки. Вот уж не думал никогда, что эти двое знакомы да еще и дружат. Я говорю, что могу заняться Амандой, но Ронда отвечает:

— Нет, милый, все в порядке. У нас с Манди есть о чем поболтать.

Ронда уходит за одежную стойку, а я спрашиваю Аманду, как она себя чувствует.

— Отлично. Я слышала, ты на меня злишься.

— Глупости.

— Ну так будь с Биби поласковей, ладно?

Я киваю и отхожу, чтобы еще раз перевесить бирки. Теперь я думаю заняться Биби, но уж никак не Луизой.

Мой способ управляться с любыми проблемами, способными довести меня до слез или нервного срыва, состоит в том, чтобы не позволять чувствам выходить за пределы сколь возможно более узкого коридора. Метаться от крайности к крайности я не желаю, я хочу стоять там, где стою, в тесной и темной юдоли, отведенной для тех, кто вставляет родным сестрам. Но когда я подкалываю булавками подол платья Биби, она высится надо мной, оставаясь такой холодной и напряженной, что я начинаю думать, как бы согреть ее, как бы снова сделать счастливой.

— Биби…

— Что? — невыразительно, непреклонно.

— Я не уверен в длине подола.

— Какая разница?

— Давай я позову Осано и спрошу, не укоротить ли эту штуку. — В голове у меня вертятся кукольные платьица «Прада» — нам, может, такие короткие и ни к чему, однако Биби достаточно высока и стройна для чего-то в подобном роде. Спрашиваю ее об этом.

— Я всего только вешалка.

— Мне нужно знать твое мнение.

— Ты его не узнаешь.

Я опускаюсь на пол, голова моя оказывается ниже ее колен. Пожалуй, более жалкой позы мне уже не принять. И говорю Биби:

— После показа все будет по-другому.

— Поздравляю.

Я гляжу на нее снизу вверх.

— Я был почти на всех твоих выступлениях. Мне хотелось видеть тебя. Я просто совсем замотался.

Биби опускает на меня взгляд. Еще не теплый, но все же смягчившийся. Я провожу сзади пальцами по ее икре. Однако Биби молчит. Говорить должен я, а сейчас уже поздновато валить все на работу и необходимость ходить по показам. Это она уже слышала, и слишком часто. Повисает долгая пауза. Не могу я заполнить ее враньем или даже полуправдами. Однако и ничего другого тоже сказать не могу.

Наконец губы мои приходят в движение.

— Мы могли бы завтра ночью уехать спальным вагоном в Париж. Только ты и я.

Она качает головой. Я понимаю, это мой последний шанс: дальше давить на нее нет никакого смысла, остается просто-напросто покончить с подолом и перейти к следующей примерке.

И тут Биби произносит:

— В последнюю ночь Милана? Ты не найдешь ни одного свободного купе.

Это-то я знаю. Я уже заказал себе билет через Осано. Поэтому киваю и лепечу:

— Что-нибудь придумаю. Я должен ехать вместе с Фрэдом, но он не станет возражать против самолета.

Пытаюсь припомнить книги и фильмы, в которых влюбленные ехали в спальных вагонах. Последние несколько секунд в «К северу через северо-запад», некоторое количество эпизодов в фильмах о Джеймсе Бонде. Еще вспоминаются «В джазе только девушки» и Джим Кэри в «Я, снова я и Ирен». И «Человек, который преследовал Рипли» Патриции Хайсмит. Все это не очень вдохновляюще.

— Прошу тебя, Биби. Я хоть смогу излить тебе душу по дороге.

Она наконец кивает, хоть и медленно.

— Я подумаю.

Обещание все рассказать Биби не выходит у меня из головы до конца примерок. Конечно, всего я ей рассказывать не собираюсь. Пока я работаю, в голове у меня мутнеет от бешеного темпа, в котором совершается все вокруг, а пальцы между тем движутся сами собой. Я нашел способ изменять швы прямо на манекенщицах, так что об этом мне думать не приходится. И окружающее мельтешение понемногу приводит меня к мысли не откровенничать с Биби. Быть может, я действительно мог бы открыться ей. Отвертеться от разговора в поезде не удастся, придется что-то ей рассказать, чтобы хоть как-то выправить наши отношения. В свою способность довериться ей целиком я, конечно, не верю, но возможность такая существует. Я мог бы сделать это. Предполагается, что человеку бывает необходимо выговориться — какую книгу ни открой, там обязательно об этом написано.

Осано кружит по комнате, стараясь оставаться в курсе всего, что здесь делается. Я чувствую общий ритм нашей работы, расторопность Осано, беззаветную теплоту его отношения к нам. С моделями он ласков и добродушен. Более того, он сегодня в очках и даже присаживается на корточки, чтобы осмотреть каждый шов. А по завершении осмотра девушки помогают ему подняться. Осано подчеркивает, что важно не только то, как туалеты будут выглядеть на подиуме. Когда за сцену придут редактора модных журналов, они изучат платья во всех подробностях. Я предлагаю ему оставить всю одежду на улице и позаботиться, чтобы ее украли прежде, чем у критиков появится возможность разорвать ее в клочья.

Осано говорит:

— У меня хорошие новости. Похоже, сделка заключена.

— Ты получил субсидии?

Кивок:

— И очень немалые.

Он оглядывается — не то на одежду и манекенщиц, не то желая удостовериться, что нас никто не слышит.

— Это шоу, оно будет посредственным, но и пусть его. Посредственное означает всего лишь среднее. А в Париже все пойдет на лад. За последние двадцать лет наше будущее никогда еще не было более радужным.