Корнелл Вулрич - Дама, валет…

Тут он ее выпустил и спокойно произнес:

— И не с чего паниковать. Небольшая деловая поездка. Послезавтра вернусь.

Но она уже прыгнула к комоду и схватила конверт. Он выдернул конверт из ее руки, но девушка уже поняла, что к чему.

— Послезавтра? Из Нью-Йорка?

Другой на месте Красавчика Шермана, возможно, смутился бы. Но не Красавчик.

— Нью-Йорк. Ну и что? Может, ты думала, что я на тебе женюсь? Мы даже разговариваем на разных языках.

Она покачнулась, но тут же пришла в себя.

— Чтобы выкачать мои деньги, тебе хватило французских слов. Вернешь до последнего су! Какой подлец! Я иду в полицию!

Она бросилась к двери. Он кинулся за ней, споткнулся о ковер, но все же догнал и схватил. Из ее руки выпал ключ, и Красавчик пнул его под кровать.

— Иди, иди… — прошипел он.

Он снова отпустил ее, но она, казалось, примерзла к месту. Проследив за ее взглядом, Красавчик увидел, что каблук отскочил, и жемчуг предательски вывалился на пол. Женщина быстро нагнулась, но он и тут ее опередил, отбросив ожерелье ногой. Все же она успела заметить что-то для него неприятное.

— Номер двадцать девять, тот, что я тебе показала! Боже мой, когда тебя поймают, меня обвинят в соучастии! Меня посадят в Сен-Дазар!

Красавчик в жизни никого не убивал. Но куда тут денешься? Может быть, она еще спасла бы свою жизнь, притворившись послушным барашком. Может быть, он сумел бы выпутаться, будь он спокойнее и рассудительнее. Но они оба обезумели, попав в эту непредвиденную ситуацию. Она сделала то, что решило ее судьбу: рванулась к двери с криком о помощи. И он сделал то, чем легче всего можно было оборвать ее вопль. Взмахнув ожерельем, он накинул его на ее шею и сдавил. Нанизанные на прочную платиновую проволоку жемчужины вдавились в шею. Она задергалась, принялась дико извиваться, размахивать руками, пытаясь оторвать от шеи смертную удавку… Жемчужины так глубоко вдавились в горло, что стали размером с булавочную головку. Он опомнился, стал разжимать пальцы. Поздно. Она рухнула к его ногам. Лицо черное, глаза выпучены, язык вывалился… Зрелище не для слабонервных. Готова. Убита предметом роскоши, украшением, предназначенным для того, чтобы доставлять радость.

Красавчик Шерман, конечно, скотина, но скотина, твердо стоящая на земле, — реалист. Он сразу понял, что дама отдала богу душу, даже и наклоняться к ней не пришлось… Пульс там проверить… Какой пульс? Глаза, так страшно выпученные, уже никогда ничего не увидят. Приятного, конечно, мало.

«Ну спасибо!.. Стерва! Хорошенькое дельце… Довесочек к краже… Этого мне только и не хватало…» — пронеслось у него в голове.

Сначала Шерман подскочил к двери. Прислушался. Возились они недолго, стены в старых парижских домах-бастионах толстенные. Вопль ее… Хорошо, что не тонкий, пронзительный, скорее хриплый, краткий, как будто и не женский. Снаружи все спокойно. Он перешел к окну, бросил взгляд вправо-влево сквозь убогие шторы… Ничего подозрительного, напротив сплошь занавешенные окна. На всякий случай плотнее задернул шторы на своем высоком французском окне.

Красавчик вернулся к покойнице, обошел ее. На этот раз его посетила мысль «по случаю»: «И как это я умудрился раньше никого не кокнуть? Везло. До сегодня». Конечно, Красавчик не был столь спокоен, как казался, но и психовать не собирался. Если бы такое довелось совершить порядочному человеку, тот бы, конечно, переживал. Но Красавчик понятия не имел, что такое совесть, и не ему испытывать какие-то ее угрызения.

Он наконец нагнулся, но не над трупом, а над ожерельем. Безнадега. Без инструмента ничего не сделать, а откуда у него инструмент?

— Жемчуг хотела? Ну вот, получила. Рада? Дура… — проворчал он, нарушив наконец тишину. Подбодрил себя звуками родного голоса. На память вдруг впервые с момента их знакомства пришло ее имя. — Манон, стерва, Манон…

Он прыгнул к двери, чуть заслышав стук. Проверил, заперто ли. На этот раз пришли за багажом.

— Мсье, ваш багаж…

— Минутку! Подойдите через минутку.

Но этот тип не отставал.

— Мсье, времени остается немного. Поезд отправляется через четверть часа. Успеть бы до вокзала доехать…

— Сейчас, сейчас…

— Ну, если мсье согласен опоздать…

Нет, ни в коем случае не согласен. Опоздаешь на поезд — успеешь на гильотину. Он не может ее отсюда убрать, но не может и оставить. Через десять минут после его отъезда эти олухи припрутся прибирать в номере — и в Шербур полетит телеграмма, опережая поезд. Красавчик заметался по комнате, рыча себе под нос… И замер. Вот он, ответ, прямо под носом. Консьерж дрыхнул, ее не видел. Кто-нибудь, домохозяин или работодатель, заявят в полицию об исчезновении. Объявят розыск. Вот и пусть ищут. Она уже будет лежать на дне, а им останется муляж ожерелья. Родственников в Париже у нее нет. А сундук приглашающе распахнут.

Красавчик пригнулся к замочной скважине. Тот тип дышал за дверью, сопел и перетаптывался.

Итак, сундук. Сундук-шкаф, одна сторона его сквозная, чтобы вешать всякие костюмы, другая заполнена отделениями, ящиками и ящичками для башмаков, рубашек и иной мелкой дряни. Не слишком шикарный сундук, конечно, да и куплен не новым.

Красавчик быстро выпотрошил содержимое, вынул ящики и перегородки, которые вынимались, выломал неразборные. Черт с ним, с шумом.

Человек имеет право сломать принадлежащий ему сундук.

Порядок! Он перетащил ее к сундуку, засунул внутрь, подогнул ноги, закрыл. Крышка закрылась без заминки, без сопротивления. Много там места. Слишком много. Он снова открыл крышку-дверцу, принялся запихивать туда рубашки, костюмы, ящики и обломки перегородок. Все влезло! Закрыл, запер сундук, утер лоб. Схватил билет, скопировал номер каюты на багажный ярлык: «42А». На ярлыке надпечатка: «Багаж в каюту». Вот и хорошо. Лизнул ярлык, приклеил к сундуку.

Еще раз обвел взглядом комнату. Ничего. Ни крови, ни следов борьбы. Подобрал полый каблук, сунул его в карман. Все.

Красавчик открыл дверь, впустил носильщика в синей блузе.

— Это со мной в машину, — ткнул он пальцем в сундук.

— Шофер сдерет полторы таксы, — предупредил носильщик.

— Ничего, не разорюсь.

Красавчик уселся на край кровати, зашнуровал башмаки, а носильщик тем временем перекантовал сундук в коридор. Красавчик догнал его в конце коридора. Он не собирался слишком отдаляться от своего ценного имущества — ценою в жизнь. Чуть волновался, конечно, но в пределах нормы. Чего ради волноваться? Эта макака для него ничего не значила, да и мало ли он нагадил на своем веку!

Французским лифтам с их кабинками-клеточками он не доверял с самого начала. Но лестница не лучше, в пролетах не развернуться.

— Лифт выдержит?