Николай Жогин - Обвинение предъявлено

— Как вы думаете, — спросил Карпович, — зачем Юхневичу, Снегурову и Наливайко нужно было, чтобы вы ушли в лес?

— А они ж на меня все потом валить стали. Сами нашкодят, а Иван Сакула виноват. Мне об этом люди говорили.

— Почему же вы не пришли в милицию, в прокуратуру и честно обо всем не рассказали?

— Боялся. Вы знаете, какой этот Юхневич? Он все может с человеком сделать. Зверь. Фашист.

— Почему вы его так называете?

— В народе говорят: при немцах он был большим человеком. Только не здесь, а в других местах где-то.

Не очень проницательный человек был Иван Сакула, но и он правильно понял, зачем понадобилось бандитам перевести его на нелегальное положение. Это было хорошо задумано. Как-то работники милиции наткнулись в лесу на одну из землянок, в которой жил Сакула. Самого его там не оказалось. Зато в землянке нашли кусок драпировочной ткани и обрывок газеты. И то и другое потом приобщили к делу. Потому что другой кусок точно такой же ткани нашли на месте поджога дома Пашкевича. Поджигатели использовали его в качестве факела. А для пыжа человек, стрелявший в Озерчука, оторвал клочок от той самой газеты, за то же число.

— Ну что же, — сказал вечером этого дня Карпович, — завтра приступим к последнему этапу нашей работы. Будем допрашивать Юхневича. Начнете вы, — сказал он Сацевичу. — Я подключусь позже. Предъявите ему вещественные доказательства.

Утром следующего дня на допрос ввели Юхневича. Внешне он почти не изменился. Только здоровый его глаз смотрел на следователя с еще большей злостью.

— Я требую, — начал он свои обычные угрозы, но следователь спокойно перебил его:

— Скажите, Юхневич, это не ваш чемодан? — с этими словами Сацевич поставил на стол небольшой фибровый чемодан.

— Нет, не мой.

— Посмотрите хорошенько. Вот еще полоса по диагонали.

— Не мой.

— Напрасно отказываетесь. Ваш чемодан. Это подтверждают все ваши друзья — Снегуров, Зинькевич, Попко и даже Иван Сакула. Об этом же говорят и ваша бывшая жена, и сын.

— Какой сын? — Юхневич заметно вздрогнул.

— Сын Виктор, которого вы изгнали из дома. Вы знаете за что. Этот чемодан Виктор привез из армии.

— Ну и что?

— Чемодан нашли на железнодорожной станции. В день, когда было взорвано здание милиции и прокуратуры.

— Не пойму, какая связь между чемоданом и взрывом.

— В уголках чемодана обнаружены остатки взрывчатого вещества тринитротолуола.

— Это ничего не значит. Я мог глушить рыбу. Судите за браконьерство.

Сацевич вызвал дежурного:

— Пригласите Зинькевича.

— Скажите, Зинькевич, — обратился следователь к вошедшему, — вам знаком этот чемодан?

— А как же! В нем взрывчатку возили, когда взрывали хату участкового Гусевича.

— Кому принадлежит этот чемодан?

— Так вот ему же, Юхневичу. Он и взрывчатку туда клал, он и шнур брал с собой, он и запаливал вместе с Наливайко... Я ж вам говорил, я в карауле стоял у машины, на случай, если кто пойдет.

— Что скажете, Юхневич, так это было?

— Может, так, может, и не так. Ну, смотри, Зинькевич, — вдруг злобно сказал Юхневич, — я пропаду, но и тебе кары не миновать.

— А ты не пугай, не пугай. Хватит, попугал...

Еще очная ставка — с Попко. Еще одна — с Морозом. Шаг за шагом, со скрипом, прижатый как уж вилами, сознавался Юхневич в совершенных бандой под его руководством, при его инициативе преступлениях.

— Да я... Да, было...

Последняя очная ставка — со Снегуровым. Во время допроса вошел Карпович. Михаил Константинович сел у стола сбоку, посмотрел на Юхневича, на какое-то мгновение взгляды их встретились. Юхневич не выдержал этой молчаливой дуэли, отвернулся. «Не хочет признавать старых знакомых, — подумал Карпович. — Ну что ж, не хочет — не надо».

Юхневич был уже сломлен. Он понял, что игра проиграна, отвечал на вопросы вяло, односложно.

— Скажите, Юхневич, — спросил Григорий Сацевич, — вы совершили ряд весьма серьезных преступлений: убийство, взрывы, поджоги. Что вас толкало на это?

— Водка. Вернее, самогон. Спьяну все это...

— А почему же вы спьяну, — вмешался в разговор Карпович, — жгли и подрывали не свой дом и не его (он показал на Снегурова), а председателя колхоза, участкового уполномоченного, здание милиции, прокуратуры?

— Случайно...

— Нет, не случайно, — сказал Карпович. — Мстите Советской власти, Юхнов?

— Моя фамилия Юхневич.

— Ваша фамилия Юхнов. Именно под этой фамилией вашего отца и вас раскулачили в тридцать третьем году. Под этой фамилией вы дослужились у немцев до оберфюрера на территории оккупированной Белоруссии. Получили от немцев орден за то, что продавали наших людей. За то, что убили отца Наливайко, который помогал партизанам. А потом распространили слух, что его убили партизаны. И сыну внушили это же. И его сделали бандитом.

— Откуда вам это известно?

— Из уголовного дела. Как изменника Родины суд приговорил вас к расстрелу, но вам заменили смертную казнь десятью годами. Суд проявил к вам гуманность. Вы отсидели этот срок, вышли из заключения, подделали паспорт, изменили фамилию и приехали сюда, чтобы мстить Советской власти. За что? Всю жизнь вы носите камень за пазухой. Бьете из-за угла, в спину.

Вы придумали себе биографию: фронтовик, ранен. Вам поверили. Люди приняли вас в свою семью. Как же вы им отплатили за это?

— Ваша взяла, — глухо сказал Юхневич, — судите.

— Уведите обоих, — приказал Карпович.

И когда их увели, Григорий Сацевич сказал:

— Вот подонок! Михаил Константинович, а где он потерял глаз?

— Не стал я ему это припоминать. Тем более что и он не признал меня. Хотя тогда, пятнадцать лет назад, я вел следствие по его делу. А глаз он потерял, Гриша, на службе у немцев. Допрашивал он кого-то из наших партизан. Того схватили с поличным — вез в лес немецкое оружие. Немцы Юхнову доверяли: он частенько один вел допросы, без гестаповцев. Ну и на этот раз так было. Начал он тому партизану вопросы задавать, а тот ему в ответ: «Сволочь ты, — говорит, — поганая, за сколько сребреников фашистам душу свою продал?» Он его ударил. Тогда партизан сложил на правой руке два пальца рогаткой — средний и указательный — и раз его по глазам. Что он еще мог, безоружный, сделать? Ну, средний палец подлиннее, он как раз и пришелся на левый глаз...

По приговору Верховного суда Белорусской ССР Юхневич приговорен к высшей мере наказания. Приговор приведен в исполнение. Остальные участники банды — к длительным срокам лишения свободы.

На тихом, голубом Хопре раскинулось большое, утопающее в садах село Хоперское. По весне в нем буйно цветут в палисадниках сирень и вишня. Словно соревнуясь между собой, полностью укрывают в сиренево-белой кипени аккуратные, ладные домики.