Станислав Родионов - Запоздалые истины

— Вы дрессировщик Спартак Вербило! У вас в цирке номер с терьерами...

— Девушка, он терьера от интерьера не отличит, — примирительно сказал Петельников.

— Ой, дошло! — чуть не взвизгнула она. — Он арфист!

— Мало ли жуликов? — подтвердил парень в локонах.

— Спасибо, конечно, но, как говорит мой товарищ, я арфу от Марфы не отличу, — признался Леденцов.

— Спартачок, — она погрозила пальчиком с заостренным ноготком. — Ты же играл в Большом зале бемоль-фантазию, а?

— Девушка, ему моль-то не поймать, — сказал Петельников и, опасаясь, как бы их сейчас не схватили и не усадили за столы, коснулся рукой кармана с удостоверением и добавил строгим голосом: — Мы из уголовного розыска.

— Боже! — томно взорвалось беленькое существо, освобождаясь от неземной улыбки, которая-таки отлетела. — Даже в такой день испортят настроение...

— Я сделаю тому подсечку, кто его испортил! — пустотный голос перекрыл всю музыку, вытащив за собой и его хозяина, крепыша полусреднего веса.

— Подсечку кому — Вербиле? — изнемогла от такого предположения черненькая.

— Ему, — подтвердил крепыш и повел такими плечами, словно у него под пиджаком была еще и кавказская бурка.

— Вадусик, сбрось кайф! Это же арфист и дрессировщик Вербило...

— Да не сделает подсечку, — успокоил свою заступницу Леденцов.

— Это почему же? — плечистый пьяно мотнул головой, сближая ее с леденцовской.

— У тебя шнурок развязался.

Крепыш шатко присел и начал ощупывать ботинки.

— Вадка, иди в комнату — они из милиции, — вмешалась беленькая Светлана Ипатова, обрушиваясь на инспекторов: — Господи, я же сказала на допросе, что за рулем сидел Мокин. Неужели не поверили?

— А вы сказали правду? — строго спросил Петельников.

— Ну какой смысл врать?

— Тогда вопрос исчерпан. Пойдем, Вербило...

— Счастливого и культурного вам праздничка, — добавил Леденцов.

Они вышли из квартиры, сбежали по ступенькам и оказались на улице, у газончика с белыми флоксами.

— Товарищ капитан, ваше предыдущее замечание о моей одежде принято к сведению, — виновато сказал Леденцов.

— Ну, и какой теперь костюм наденешь?

— У меня есть красный, в тон прическе.

— Неплохо, будешь вроде пожарной машины.

— Тогда куплю мышиный, товарищ капитан.

Флоксы еще не осыпались. Своим несильным запахом они придавали сентябрьскому воздуху осеннюю грусть. Петельников вдохнул глубоко:

— Ну, какими духами пахло от подозреваемой номер один?

— Спиртным и сигаретами.

— Она ни при чем.

— Ни при чем.

Они не смогли бы толком объяснить, откуда эта уверенность. От веселой ли гулянки — не стала бы женщина веселиться после такого злодейского поступка. От ее ли поведения — не так ведет себя человек с замутненной совестью. И еще от чего-то, что не передается словами. Да и где ребенок, не в этой же дымной компании? Куда-нибудь спрятала? Краденого ребенка спрятала, а сама резвится? Так не бывает.

Из дневника следователя. Иринка вошла в переднюю, и я подхватил ее вместе с портфельчиком.

— Пап, ты мне все перепелки сломал.

Смотрю на косички-обрубочки, на чистенький лобик, на вздернутый носик... Да нет, дело тут не в «перепелках», — голубые глаза затуманены и куда-то убегают от меня взглядом.

— Почему у тебя глаз красный?

— Я плакала, но двумя глазами.

— Что случилось?

— Разве сам не видишь по лицу?

— Двойка, что ли?

Она ткнулась мне в живот, опять заплакала. Я гладил ее по коротким косичкам, чувствуя глухое раздражение и против двойки, и против учительницы. Знаю, что нужна и двойка, нужны и слезы... Да вот есть ли что в мире, чем можно оплатить детские слезы? Стоят ли они того, из-за чего пролиты?

— За что двойка-то?

Оказалось, за поведение. Оказалось, что Иринка сидела на уроке и беспричинно похохатывала. Оказалось, что ее враг, Витя Суздаленков, сидевший сзади, щекотал ей под мышками при помощи двух кривых палочек.

— Объяснила бы все учительнице...

— А на меня нашел столбяк.

На допросе Катунцева сказала: «Я же видела сон...» Она видела пророческий сон.

Скрепя сердце Рябинин вызвал ее повторно, хотя тревожить потерпевшую не хотелось — она не преступник, которому лишний допрос не повредит. Вызвал как бы тайно, без повестки, по телефону, не для допроса.

Большинство людей относилось к снам пренебрежительно, как к загробной жизни или гаданию. Но нереальные сны были реальной жизнью — их видели и помнили, им удивлялись и верили. Красивые сны украшали жизнь, страшные — тревожили. У него бывали сны, равные событиям, будто ночью что-то случилось. Они запоминались на всю жизнь, и со временем так и становились событиями прошлой жизни. Да вот и ученые говорят, что сны нужны для здоровья.

Рябинин думал о сновидениях...

За время следственной работы о пророческих снах он наслушался. Заключенные с готовностью рассказывали о них, о снах-предупреждениях. Вспомнился растратчик Шатохин, который за день до ареста видел себя во сне наголо остриженным. Вспомнился хулиган Спиридонок, жене которого привиделось кровавое пятно и она даже разбудила мужа. Вспомнился потерпевший Вагин, который заходил к следователю уже просто так, поговорить. Вагину тоже снились сны как события. Только страшные. Что ни сон, то все страшней и страшней. И однажды он понял, что в одну из ночей умрет от страха, не проснувшись. Потом этот тихий человек появляться перестал. Рябинин сходил в архив суда и отыскал в старом деле его домашний телефон. И позвонил — тихий человек умер от сердечного приступа. Ночью.

Рябинин думал о снах...

Он никому, кроме Лиды, не признавался, что верит в них. Не из боязни прослыть суеверным — он не смог бы вразумительно обосновать ту мысль, которой объяснял их пророчество. Вернее, он-то мог, но другие сочли бы эту мысль недоказанной.

Рябинин верил в интуицию, много о ней читал, часто о ней думал и собирал все, что ее касалось. Он знал, что многие в нее не верили, о ней не думали и ничего не собирали. У нее было много врагов, но были и сторонники. Лучшими защитниками интуиции оставались женщины, которые ей верили охотнее, чем здравому рассудку.

Интуицией Рябинин и объяснял вещие сны. Известны случаи, когда спящий мозг решал задачи, делал открытия, сочинял музыку... Почему же во сне он не способен к интуиции, которая по своей неощутимой сути ближе всего к сновиденьям? В обрывок забытой реальности; в какой-нибудь всплывший кусок жизни вкрадывалась та далекая догадка, которая не смогла пробиться при свете дня. Догадка, зревшая днем и всплывшая ночью...

Рябинин потерялся, следя за убегающей мыслью...

...Пророческий сон — это интуитивный сон...

Катунцева вошла, обдав его нетерпеливым взглядом надежды, тем взглядом, которого он и боялся.