Анатолий Безуглов - Хищники

– Я пока не могу рассказать всего, Владлен Геннадиевич,– произнесла Дагурова как можно убедительнее и мягче.– И прошу: не расспрашивайте.

– Хорошо,– покорно согласился молодой человек.

– А теперь расскажите об отце. Что случилось с ним? Когда и при каких обстоятельствах он исчез?

Владлен прикрыл глаза ладонью. Рука у него была точь-в-точь как у Флейты, каждая прожилка видна.

– Он поехал на гастроли за рубеж… Очень сложная программа. Дебюсси, Гершвин, Бриттен… Несколько новое для него. Он очень много играл, перегрузился. Дал концерты в Брюсселе. И вдруг возвращается. А были еще запланированы Лондон и Париж… Переиграл руку… Вы представляете, что это такое? – Ольга Арчиловна молча кивнула.– Отец обратился к медикам. Его на полгода отстранили от рояля,– продолжал Пясецкий-младший.– Произошел нервный срыв. Он вообще до этого слишком перенапрягался. Я даже думаю, с рукой было чисто психологически… Представляете, потом он стал пить. Это папа, который всю жизнь питал отвращение к спиртному… Мама, друзья уговаривали отца заняться только педагогической деятельностью. Отец решил, что настал конец его творческой жизни… Знаете, он всегда и во всем отличался истовостью. В своем отчаянии тоже. Мы больше всего опасались, что свою трагедию он переживал молча. Держал в душе… Ушел из консерватории, по вечерам стал где-то пропадать. Приходил выпивши и всегда мрачный… Побывал в вытрезвителе. Его видели в подъездах с теми, что на троих. Дома скандалы… Мама как-то не выдержала, сказала: «Не позорься и нас не позорь…» Он ответил, чтобы мы не волновались, позора не будет.– Владлен снова прикрыл глаза рукой, как будто погрузился в те страшные для него воспоминания.– Москва-река, говорит, скроет все несчастье…

Пясецкий-младший замолчал.

– Когда это было? – осторожно спросила Дагурова.

– Года два с половиной назад.

– Может, играл, рисовался?

– Нет, он действительно пытался спрыгнуть с Крымского моста, но какой-то мужчина помешал… Домой отца привезли работники милиции. Вежливые. Посоветовали показать отца психиатру… Мы не успели. На следующий день он исчез. Ушел рано утром, и все… Мы обращались в милицию, искали по больницам, моргам… Нас попросили написать заявление о его исчезновении… Мать постарела на десять лет…

– Он никакой записки не оставил?

– Ни строчки.

– Скажите, Владлен Геннадиевич, а сколько вашему отцу лет? – спросила Ольга Арчиловна.

– Пятьдесят один,– ответил Владлен. И удивился:– А что?

– Хотела уточнить,– смутилась следователь. И ужаснулась: Флейта выглядел глубоким стариком. Но сыну ничего об этом не сказала…

Потом уже, сидя в скверике на Садовом кольце неподалеку от площади Маяковского, Ольга Арчиловна вдруг поняла всю глубину трагедии этой семьи.

Мимо бешено проносились автомобили, на скамейках отдыхали мужчины и женщины; какой-то карапуз пытался поймать голубей, откормленных и неуклюжих, стаей бросающихся к крошкам, а Дагурова ничего не замечала вокруг.

Трудно было соединить в голове рояль, старинные картины в тяжелых багетовых рамах, Моцарта и Бриттена, изысканный фрак с ослепительной манишкой и того грязного, спившегося бродягу, которого она увидела впервые в стенах милиции Шамаюна.

Геннадий Пясецкий, выросший в музыкальной семье, с детства увлеченный одной страстью – музыкой, отгороженный, казалось бы, навсегда от будничных бурь и мелких неурядиц, вдруг становится убийцей с целью грабежа…

Не укладывалось в голове.

Неожиданная страсть к алкоголю, попытка самоубийства – все это указывало, что с психикой Пясецкого действительно были нелады. А вот что он делал эти два с половиной года, какими путями шла его жизнь, почему он оказался в такой дали от Москвы и чем занимался это время, оставалось тайной, ведомой только ему. А может быть, уже и неведомой…

Ольга Арчиловна нашла поликлинику, в которой лечился Пясецкий-старший.

Разыскали карточку Геннадия Вавиловича Пясецкого. Последнюю запись в историю его болезни делал психиатр. Но он принимал только на следующий день, и Дагурова попросила расшифровать мудреные латинские термины главврача.

Диагноз гласил: синдром астенического психопатизма на почве алкогольного параноида. Как объяснил главврач, у Пясецкого развивалось разрушение психики, что сопровождалось слабостью воли, чувством собственной неполноценности, чрезвычайной уязвленности и ранимости.

На вопрос следователя, можно ли было предотвратить ухудшение состояния, врач ответил, что, если бы больной перестал пить и прошел курс стационарного лечения, положительный исход был вполне возможен. Но это при строгом режиме и постоянном наблюдении докторов…

«Какой там режим,– думала Дагурова, выйдя из поликлиники, где она взяла выписку из истории болезни Пясецкого.– Флейта попал в условия, которые как нельзя лучше способствовали развитию болезни… И не доктора наблюдали за ним, а такие «целители», как Бугор-Толстоухов… Бродяжничество и доконало этого несчастного человека. Плюс ко всему – погиб прекрасный музыкант»

Теперь уже у Ольги Арчиловны не было сомнений, что Флейта болен. Ни о какой симуляции не могло быть и речи. Более того, к его психическому заболеванию прибавились и другие недуги, в том числе паркинсонизм.

В таком случае судебные психиатры и суд скорее всего признают его невменяемым. А раз так – приговора не будет. Подобных больных суд не наказывает, а направляет на принудительное лечение. Даже если Пясецкий-старший – убийца.

«Неужели конец всем моим сомнениям и поискам?– подумала Ольга Арчиловна.– Но для чего тогда я провожу эксперимент с Мариной Гай? – спрашивала себя Ольга Арчиловна.– Зачем теперь встречаться с Жигайловым?»

Формальная житейская логика требовала отбросить уже ненужные действия и суету. Формальная логика… Но есть еще логика следователя, судьи, прокурора… Она не допускала уверенности в правильности своих выводов на девяносто и даже на девяносто девять процентов, как это возможно в лаборатории ученого – химика, физика, юриста. А следователь-практик должен установить стопроцентную истину. Не меньше и не больше. И никаких сомнений. Никаких допусков. Да, такая работа. А уверена ли Дагурова в том, что к убийству Авдонина непричастны и Марина Гай, и Жан из Парижа, и Аделина… Нет. Значит, надо развязывать все узелки…

Дагурова решительно направилась к метро. По сведениям, которые добыл на БАМе капитан Резвых, Жан из Парижа должен был остановиться в Москве у родителей своего друга по стройке и клубу «любомудров» Бориса Рогова.

Зеленоград километрах в двадцати пяти от Москвы, хотя и считается ее районом. Телефона у Роговых не было. И Дагурова не знала, застанет кого-нибудь дома или нет.