Василий Казаринов - Тень жары

– Да, — согласился я. — Сейчас этих триллеров полно. Иначе и быть не может.

Он налил полный стакан минеральной воды, залпом выпил, отдышался.

– Это почему?

– Такова логика нашей жизни… Ничего, кроме бое вика, человек сейчас просто ни в состоянии воспринять… — я взял со стола книжечку, тоже пустил страницы веером. — Литература всегда была для нас не столько чтивом, сколько средой обитания. Теперь эта среда из меняла русло и потекла в жанре триллера. Всем остальным жанрам придется подождать* [17] * По дороге сюда я видел на лотке "Стену" Сартра. Два года назад я бы не постеснялся свистнуть эту книжку у своего лучшего друга. Теперь я просто сказал торговцу — обшарпанному пареньку с красными глазами бультерьера, — чтобы он сбавил цену и гнал бы Сартра за гроши. Он угрюмо согласился: придется… Еще как придется! Сартра придется отдавать за столько, сколько стоит посещение общественного туалета. Без экзистенциализма народ как-нибудь перетерпит, а нужда — она есть нужда, тем более большая… .

Катерпиллер расстегнул еще одну пуговку, подергал ворот рубашки — характерный жест человека, желающего слегка освежить вспотевшую грудь; налил себе минералки, на его висках вспухли крохотные капелью пота.

– У тебя температура? — спросил я.

– С чего ты взял? — удивился он. — А-а-а, это… Да, накатывает что-то временами. Я и сам не пойму. Вдруг ни с того ни с сего — душно делается. Как в бане. У тебя такого не бывает? Топят, что ли, у нас чересчур?

Катерпиллер выдерживал паузу и покусывал длинный, тщательно отманикюренный ноготь мизинца… Надо бы ему при случае заметить, что этот ноготь на мизинце — дефект образа, моветон.

– У нас в фирме что-то не так, — сказал он и поглядел в окно; взгляд у него был отсутствующий. — Я не понимаю, что именно не на месте. Просто чувствую… Чутье у меня, как у легавой.

Про себя я отметил, что он лукавит. Если у тебя хватило денег на шикарный офис в Замоскворечье, то наверняка осталась кое-какая мелочь, чтобы нанять кэгэбэшников для дознания или десантников для охраны. Хотя с бывшими десантниками уже возникают проблемы — наверное, все запасники уже служат где-то "алексами".

– Догадываюсь, о чем ты думаешь, — Катерпиллер подкислил улыбку саркастической интонацией. — Однако в нашем случае мы имеем дело с чем-то нетривиальным.

Он встал, скинул пиджак, бросил его на стул, подошел к окну и включил кондиционер, заложил руки за спину, прошелся по кабинету. Потом присел на соседнее кресло, покосился на сборник детективных рассказиков.

– Тут в предисловии есть одна занятная мысль…

– Да ну! — удивился я. — Хорошо, что хоть одна нашлась.

– Брось! — отмахнулся Катерпиллер. — Ты знаешь, о чем я.

– Нет, не знаю.

– О путанице… О том, что мы часто не разбираем, где кончается литература, а где начинается реальная жизнь. И наоборот. Вообще это, знаешь ли, повод… — он, кажется, собирался развивать эту мысль, и мне пришлось его прервать на самом старте глубокомыслия.

– Ради бога, не надо делать умное лицо, не надо… Мысль-то неоригинальная. Я ее просто позаимствовал из какого-то текста. На этом приеме, собственно, стоит вся наша гуманитарная наука, — я поудобней устроился в кресле и закурил, не обращая внимания на сдержанное покашливание Катерпиллера, намекавшего, кажется, что курить у них не принято.

Катерпиллер бросил взгляд на стенные часы, давая понять, что нам пора переходить к делу. Замечательные у него часы — они аккуратно вписаны в стену на уровне двух человеческих ростов. Цифр нет — их заменяют четыре тонкие хромированные занозы, впившиеся в стерильно-белое поле времени; острая секундная стрелка короткими толчками насекает суточный цикл на мелкие щепки секунд. Впрочем, это его время вот так аккуратно закруглено и заковано в рабский хромированный ошейник, мое пока — свободно.

– А что касается путаницы… Так ведь мысль вторична, она вторична в кубе уже тысячу лет — с тех пор, как существует наша словесность. Наверное, первым великим мистификатором в этом смысле был сам Даниил Заточник… А черту под этими гениальными мистификациями подвел Брюсов — по-моему, он очень толково объяснил корни всех наших несуразностей.

– И в чем же эти корни?

– "Быть может, все в жизни — лишь средство для сладко певучих стихов!" Все верно. Сама по себе жизнь имеет у нас значение лишь как материал для литературы.

– Ну это когда было! — усмехнулся Катерпиллер.

– Да как сказать, как сказать… Слушай, ты чего делал, когда у нас тут разворачивался августовский путч?

По-видимому, Катерпиллер не ожидал такого поворота в разговоре; он поднял глаза в потолок — наверняка соображал, как бы поживописней соврать: мол, был на баррикадах, у костров…

– Да я не о том! — успокоил я Катерпиллера. — Тебе не кажется, что история о том, как Борис Николаевич вызволял из Фороса Михаил Сергеича — она за пределами реальности? По-моему, это просто коллизия из какого-то романа.

Дверь плавно зевнула — в кабинет всплыло существо, сошедшее к нам прямо с потных подмостков конкурса красавиц. У нее было очень эффектное и очень глупое лицо, в котором стояла эстрадная улыбка; достаточно вольный для официальной конторы туалет — вырез в кофточке, расчерченной красно-белыми штрихами, стремится за грань нормы; подбородок приподнят, поднос в руке движется по идеальной прямой, не приседая в такт восхитительно раскаченной походке. Впрочем, рост немного не вписывается в выставочный канон — до стандарта не дотягивает.

– Кофе, разумеется? — осведомился Катерпиллер деловым тоном. Он даже не взглянул в сторону выреза, зато заглянул я и оценил все, что у этой дурехи хранится за пазухой.

– За что люблю буржуазию — так вот за это. В подборе и шлифовке кадров она знает толк: постная деловая девушка в приемной — селедка в твидовой чешуе — смоделирована очень точно. Равно как и эта, приносящая кофе. Если первый персонаж напрягает, то второй замечательно расслабляет. А где же третья девушка?

– Не понял! — нахмурился Катерпиллер.

– Быть принятым — раз. Выпить — это два. Кого-нибудь употребить — это три. Таков полный комплекс желаний, которые я испытываю, приходя в гости* [18] * К слову. Ей-богу — этот комплекс универсален и присущ любому нормальному мужику. Если посреди веселья кто-нибудь хватается за альбом Брейгеля или — того лучше — пускается в рассуждения об игровом начале в романах Картасара, я сразу сматываюсь. Когда хозяева в недоумении спрашивают, куда я бегу ни с того ни с сего, я отвечаю, что спешу до ближайшей поликлиники — мне хочется записать этого парня сразу к трем врачам: сексопатологу, психиатру и, на всякий случай, к терапевту. .