Марина Серова - На двух тронах

Скандал внизу достаточно давно утих, вскоре Лика вошла в детскую, на ее лице слез уже не было.

– Он не станет обращаться в милицию, – с нотками триумфа в голосе обронила она так, словно я немедленно должна была возблагодарить ее за эту победу.

– Это очень плохо, – мрачно ответила я.

– Но ведь иначе они убьют Николая, – выпучила глаза Лика.

– Поймите, Лика, все преступники, когда требуют выкуп, ставят такое условие, угрожая жизнью заложника, но никогда без помощи милиции не удавалось освободить похищенного. Никогда! Время Джеймсов Бондов давно прошло или скорее никогда не наступало, в одиночку, без помощи закона, нельзя добиться положительного результата, – привычно вернулась я к своим увещеваниям, но по лицу Платовой было понятно, что моих доводов она не слышит. – А где гарантии, что они не убьют заложника после того, как получат деньги, ведь Николай может запомнить их лица и после заявить в милицию. – Решила зайти я с другой стороны.

– Они так не сделают, их же интересуют только клиника и деньги, – наивно хлопая ресницами, неожиданно вступилась за преступников Лика. Я подняла на нее удивленный взгляд, но она быстро добавила: – Иначе они бы нам не мизинец, – на этом слове она дрогнула, но взяла себя в руки и не расплакалась, – а всего его прислали, мертвого. – Она горько всхлипнула.

– Отрезанный мизинец говорит о том, что настроены они решительно! – устало привела я последний аргумент, понимая всю его бесполезность. – Ладно, в конце концов, это ваше право, поступайте, как знаете, только как бы потом не было поздно искать виноватого, – я шумно вздохнула, перевела взгляд на диван и, заметив альбом, спросила: – Лика, а нет ли у вас детских фото?

– Так они все здесь, – не поняла она.

– Я видела, но только те, где вы вместе с братом, что-то не нашла.

– Ах, это, – Лика поднялась с кресла, отошла к окну и, повернувшись ко мне спиной, проговорила: – Так у нас таких и не было никогда. Понимаете, – тщательно подбирая слова, словно ей было неприятно об этом говорить, произнесла она, – я совсем недавно узнала, что у меня есть брат. Даже не так, он сам меня нашел, у нас оказался общий отец, он бросил мою мать, когда мне не было и двух месяцев, потом уехал в Горький, то есть Нижний Новгород, там женился и родился Николай.

– То есть он младше вас? – уточнила я, удивившись, что в столь юные годы Николай уже успел сделать такую карьеру.

– Да, то есть нет, – она запнулась. – В общем, та история неприятна для меня, оказывается, папа еще до моего рождения изменил маме с мамой Николая, тот родился за пару лет до меня, та женщина переехала из Тарасова, чтобы, наверное, попытаться забыть отца, но в итоге он выбрал ее. Мама, конечно, горевала сильно и даже переписала меня на свою фамилию.

– А Николай, он чью фамилию носит? – осторожно спросила я.

– Ну, хватит, – Лика раздраженно передернула плечами. – Мне все это неприятно, разве не видите, как это больно! – Она порывисто подошла к манежу и взяла Сонечку на руки. – Занимайтесь своими делами, Евгения, и не лезьте в чужую душу. – Она поджала губы, давая понять, что больше не произнесет ни слова, если я спрошу хоть что-то о болезненном периоде ее детства.

Меня ничуть не смутила нервозность Платовой, я спокойно ушла в свою комнату, точнее в отданный в мое распоряжение отсек детской, открыла ноутбук и занялась разбором почты. Точнее я выискивала письмо от Астахова, в ответ на которое должна была послать уже целых два вопроса. Первый так и остался неизменным: о наследстве охранника Ивана стоило все выяснить до конца, а второй касался родства Лики и Николая, что-то в этой истории насторожило меня, причем не столько слова Платовой, сколько ее нервное настроение в момент рассказа.

Астахов – умничка – не подвел. В распечатке Ликиных телефонных бесед он написал данные владельцев номеров, и, надо отметить, что наиболее часто встречающимся в ее эсэмэс-переписке абонентом была какая-то древняя, судя по году рождения, старушка из Беларуси.

– Лика, а у вас где, помимо Тарасова, родственники живут? – не стала тянуть я и прямо спросила хозяйку дома, которая явно была не готова к такому вопросу.

– Нигде, да и тут, кроме Николая, никого. Мама умерла, а что? – опешила она.

– Просто пытаюсь определить сообщника преступников, того, кто знал о вашем близком родстве с Николаем, – внимательно наблюдая за ее лицом, ответила я.

– Нет у нас никого, – зло буркнула Лика. – Вы бы лучше девочкой занялись, а не маскировали свое безделье сомнительными поисками, – не скрывая раздражения, закончила она.

– На всякий случай напомню, что я – телохранитель, а не нянька. Моя обязанность – нахождение рядом с Сонечкой, а не уход за ней. – Что и говорить, эта особа уже меня начинала доставать, но ей я была не по зубам. Ее укоризненные фразы действовали на меня не больше, чем порхание назойливых мух перед глазами, учеба в Ворошиловке надежно застраховала меня от несправедливой критики в собственный адрес.

Лика недовольно хмыкнула и вернулась к своим материнским заботам, тем более, что девочку пора было укладывать спать. Я же обратила взор в монитор ноутбука и еще раз проверила распечатку, особенно звонки последних дней. Вспомнила поведение хозяйки дома в момент некоторых разговоров и пришла к лежащему на поверхности заключению, что Лика ведет какую-то тайную игру или имеет некую связь на стороне, ведь то, что она скрывает своего собеседника от мужа, было более чем ясно.

Дом погрузился в сонную тишину, кроватка Сонечки была слабо освещена туманным отблеском похожего на игрушку ночника. Закрыв дверь в детскую так, чтобы никто не проник сюда незамеченным в мое отсутствие, а также оставив несколько «жучков», я, бесшумно ступая, вышла на лестницу. Путь мой лежал на верхний нежилой этаж – приспособленный под кладовку чердак. Я здесь еще ни разу не была, но глаза мои видели в темноте почти так же хорошо, как и днем, поэтому через считаные секунды я без труда отыскала дверь в подсобное помещение. Вещи здесь складировались по возрастному принципу. То есть те предметы, что могли когда-то понадобиться старшим Платовым, были в одном углу, а игрушки и вещи на вырост, а также уже безнадежно маленькие Сонечкины – в другом. По одной из стен тянулся длинный стеллаж, содержимое полок которого было видно, поэтому я сразу определила, что среди уложенных здесь хозяйственных предметов того, что я ищу, нет. Первым делом я проверила родительский угол, но там лишь были старые наряды Лики, цветовая гамма которых даже в темноте нещадно била по глазам, да несколько костюмов Платова, которые, судя по аккуратным сверткам, они собирались кому-то передать. В отсеке с отслужившими свой век детскими вещами все было сложнее. Игрушки, а именно они были в первых двух коробках, пересмотреть бесшумно практически не получалось. То и дело какая-нибудь погремушка начинала неистово пищать, причем довольно противно, а подчас и с перебоями, что свидетельствовало о доживающих свой век батарейках. Пребывание мое в кладовой растягивалось, я постоянно прислушивалась, не раздается ли из комнаты детки каких подозрительных звуков, но устройства молчали. Расправившись с первыми двумя коробками, я решительно потянула третью и невольно поморщилась, обнаружив в ней еще один игрушечный развал. С невероятной осторожностью стала я аккуратно вытаскивать некогда радовавших девочку искусственных друзей, раз от раза становясь смелее, так как здесь были в основном не издающие звуков плюшевые зверюшки. Не найдя ничего интересного и тут, я взяла большой пластиковый короб, в котором в плотной сцепке содержались всевозможные куклы. Признаюсь, я была несказанно удивлена, зачем это годовалой девочке накупили такую тьму рассчитанных на более старший возраст игрушек. Хотя, припомнив особенности вкуса хозяйки, изумляться я перестала. С помощью маленького фонарика я осветила содержимое короба и уже собралась было взяться за черный полиэтиленовый мешок, в котором, судя по всему, была одежда, как вдруг увидела неестественно длинные золотистые волосы на голове небольшой куклы.