Шарль Эксбрайя - Убийство девственника

– Значит?

– Значит, Плишанкур, кому-то выгодно было, чтобы мы арестовали Дебору.

– Кому?

– Преступнику, конечно.

Эзешиа Пьюсергуи занял свое место за обеденным столом. Около его чашки лежало письмо. С осторожностью, свойственной недоверчивым людям, он взял в руки конверт и долго рассматривал марку, после чего объявил:

– Из Анси, – лица просветлели, но он тут же добавил: – Но не от Деборы.

Мать перекрестилась. Эзешиа разорвал конверт и принялся читать:

«Господин… Мы с вами не знакомы, но ваша дочь много мне о вас рассказывала. Она вас очень любит, поэтому я решила вам написать. У Деборы сейчас большие неприятности. В нашем доме случилось несчастье: убийство и кража. Полицейские считают Дебору виноватой, но мы, прислуга, знаем, что это неправда. Только мы не можем ничего сделать, чтобы ей помочь, тем более, что хозяева наши даже рады, что полиция подозревает Дебору, им так спокойней. Вы понимаете, что я имею в виду? Не хотим вам указывать, но все мы – господин Эдуард, дворецкий, Агата, кухарка, и я – думаем, что хорошо бы вам приехать.

С уважением Моника Люзене,

горничная ».

Рут Пьюсергуи пробормотала:

– О Господи…

Эзешиа аккуратно сложил письмо, положил его обратно в конверт, опустил в карман и произнес глухим голосом:

– Мы не имеем права думать о еде, когда кто-то из близких попал в беду. Атаназ, одевайся и собирай чемодан, через час мы выезжаем.

Сведения, собранные инспектором Жирелем об Эдуарде Боссю, никакого интереса для следствия не представили. Прежние хозяева ничего плохого о нем рассказать не могли и признавались, что, если бы позволяли финансы, они бы ни за что с ним не расстались. Счет в банке тоже был в порядке: больше того, что может человек, честно трудившийся всю свою жизнь, дворецкий не скопил. В ответ на просьбу высказать свое мнение о семье Пьюсергуи и, главное, о Деборе пастор Сант-Андре-де-Вальборн прислал целое хвалебное послание, в котором говорил, что Пьюсергуи строго следуют закону Божьему и праведная жизнь их могла бы служить примером для каждой французской семьи.

Прочитав доклад, Плишанкур сказал своему помощнику:

– Жирель, я думаю, комиссар прав, нас обвели вокруг пальца.

Леон не смел поверить своему счастью.

– А как же бриллиант?

– Его подложили в расчете на то, что вы или кто-нибудь другой его найдет.

– Выходит, я попался?

– Мы все попались. Настоящий полицейский должен уметь признавать свои ошибки и не стыдиться этого.

– Значит, Дебору отпустят?

Плишанкур задумался.

– Не сразу.

– Но вы же сами…

– Единственное, что мы можем сделать, чтобы спасти положение, это заставить преступника поверить в то, что ему удалось нас обмануть. Если мы сейчас выпустим Дебору, он поймет, что мы его план разгадали. Главное – действовать быстро. Мы не можем держать малышку под арестом больше двадцати двух часов.

Прохожие с любопытством оглядывались на двух странного вида мужчин: один значительно старше другого, скромно одетые, оба они походили на двух медведей, ослепленных солнцем при выходе из темной и сырой берлоги.

– Вы знаете бульвар Альбини? – остановил Эзешиа первого попавшегося ему на глаза господина.

– Конечно.

– Вы могли бы мне сказать, где это?

Тон, которым обратились к нему с вопросом, и облик этого мужчины удивили прохожего, однако он указал нужное направление.

– Благодарю вас, сударь. Храни вас Господь!

Эзешиа и Атаназ вразвалку удалились, широко шагая и оставив в недоумении указавшего им дорогу господина.

Отец и сын, которым не пришло в голову, что можно воспользоваться городским транспортом, поднялись по Сонной улице, свернули с нее в переулок Президента Фавра, пересекли площадь Свободы и, мало интересуясь красотами озера, вышли, наконец, на бульвар Альбини.

Моника Люзене посетителей сразу узнала.

– Вы отец Деборы?

Эзешиа внимательно осмотрел девушку и пожалел о том, что женщины в городе слишком сильно красятся.

– Да, а вот мой третий сын, Атаназ.

Юный великан произвел на романтичную Монику огромное впечатление.

– Это я вам написала.

– Спасибо вам за это. Где Дебора?

Застигнутая врасплох горничная не нашлась, что ответить. Эзешиа повторил:

– Где Дебора?

– Ее… ее арестовали.

– Должен ли я понимать, что она в тюрьме?

Моника готова была сквозь землю провалиться.

– Да.

– И хозяева позволили ее увести?

– Они даже рады были.

– Значит, они плохие хозяева?

– Не хуже и не лучше других.

– Кто эти господа, Моника? – поинтересовался появившийся в дверях дворецкий.

– Отец и брат Деборы.

Дворецкий почувствовал недоброе.

– А что господам угодно?

– Поговорить с плохими хозяевами, которые позволили увести Дебору в тюрьму.

– Но они в этом не виноваты!

– Они не выполнили своего долга. Где они?

Распорядитель понял, что только время зря теряет, пытаясь переубедить Пьюсергуи.

– Они в гостиной. Я доложу о вас.

Отец и сын последовали за ним по пятам, и в тот момент, когда Эдуард поднял руку, чтобы постучать, Эзешиа отстранил его со словами:

– Честным людям бояться нечего.

И он широко распахнул перед собой дверь.

При виде неожиданных посетителей Нантье и Гюнье повскакивали со своих мест. Такое вторжение в их дом выходило за рамки всякого приличия. Жорж преградил им дорогу.

– Кто вы такие?

Эдуард сделал отчаянную попытку спасти положение, он сравнялся с Эзешиа и начал:

– Приношу свои извинения, но они…

Закончить ему не дали, чья-то сильная рука схватила его за шкирку и подтолкнула к двери.

– Мы в посредниках не нуждаемся.

От такой неслыханной наглости Жорж заорал:

– Да вы где находитесь?!

– У фарисеев.

– Что?

– «Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, что уподобляетесь гробам повапленным, которые снаружи кажутся красивыми, а внутри полны костей мертвых и всякой нечистью; так и вы по наружности кажетесь людьми праведными, а внутри исполнены лицемерия и беззакония».

Жорж с трудом проглотил слюну, Генриетта от страха принялась икать, Ирена воскликнула: «Это уж слишком!», Армандина перекрестилась и, закрыв глаза, погрузилась в молитву, Жан-Жак хихикнул, а Патрик заметил:

– Классный мужик!

Жорж Нантье истошно прикричал:

– Да кто вы такие, в конце концов?!

– Эзешиа Пьюсергуи, а это мой третий сын, Атаназ. Мы пришли свести с вами счеты за то, что вы сделали с моей дочерью.

– Не слишком ли много вы себе позволяете, отец воровки?

Что было дальше, Нантье помнил плохо. Очнулся он на полу, в луже чего-то липкого, наверное, разлили ликер, среди осколков кофейного сервиза и битых стаканов. Как будто стена напротив переместилась в пространстве и обрушилась на него. Голова гудела. Рядом без чувств валялась Генриетта, Ирена выла, Армандина громко молилась.