Шарль Эксбрайя - Убийство девственника

И он спокойным голосом рассказал о попытке дворецкого выяснить истину, попытке, которая стоила ему жизни. Он заключил:

– Видите, мадам, Дебора не имеет никакого отношения к этой истории, а убийцу, выходит, нужно искать среди вас.

Генриетта возмутилась:

– Да как вы осмелились такое сказать!

Не теряя хладнокровия, полицейский объяснил:

– Посвятив в свои планы коллег, Эдуард Боссю тем самым снял с последних всякие подозрения, поэтому убийцей Жерома Маниго, Сюзанны Нанто и Эдуарда Боссю является кто-то из вас.

– Почему тогда не я, уж коли дело до такого дошло?

– Я не исключаю этой версии, мадам.

– Что?

– А теперь я хочу задать вопрос всем присутствующим: кого из вас встретил Эдуард на этаже у прислуги в воскресенье утром? Другими словами, кто из вас убийца?

В ответ последовала гробовая тишина. Жирель прислушивался к шуму их дыхания, в надежде, что учащенное сердцебиение выдаст виновного. Но это было бы недоказуемо… После затянувшейся паузы Плишанкур продолжил:

– Я и не рассчитывал на то, что один из вас добровольно согласится пойти на эшафот… однако рано или поздно мне придется его туда проводить.

Жорж запротестовал:

– Да вы просто чудовище, инспектор.

– Господин Нантье, я от природы человек спокойный, но всякому терпению бывает предел. Не советую доводить дело до крайностей. Пойдемте, Жирель.

В прихожей Леон заметил Дебору. Он подошел к ней шепнуть на ухо несколько ласковых слов. Потом опять заговорил о смерти дворецкого и о том, как сложно разоблачить преступника.

– По-настоящему злой человек, к которому Господь будет беспощаден, – не тот, кто кричит, извергает ругательства и размахивает кулаками, а тот, кто улыбается и целует того, чьей погибели желает, – ответила девушка и ничего к этому не добавила.

Устроившись за столом «Столетней Таверны», ресторана, что на Вокзальной площади, Плишанкур в компании своего помощника потягивал «Крепи» и закусывал бофором. Ни тот, ни другой пообедать не успели. Жирель поделился с шефом последними замечаниями своей невесты.

– Странная девушка эта ваша Дебора. Она всегда так туманно выражается, как будто по-другому не умеет.

– Дебора – замечательная девушка!

– Так я и не возражаю. Как по-вашему, на что она хотела нам намекнуть?

– На то, что убийца не обязательно тот, кто разговаривает с нами грубо.

– Значит, Жан-Жак отпадает.

– Это уж точно.

– Остаются Патрик и Жорж, я не думаю, чтобы женщины…

– А Ирена Гюнье?

Плишанкур покачал головой:

– Нет. Вы что, ее не видели? Она же тщедушненькая! Нужно обладать недюжинной силой, чтобы нанести такие удары, а ни одна из женщин на вилле этим похвастаться не может. Ну, а если выбирать между Жоржем и Патриком, то я предпочту первого.

– Почему?

– Ему надо спасать свое положение, а оно у него более солидное, чем у Гюнье. Если Патрик обанкротится, это обернется неприятностью для семьи, но не более того. Вот если Жорж прогорит, тогда они все пропали… Я с нетерпением жду дня, когда Жорж вынужден будет признать себя не в состоянии выплатить миллионные долги.

– Может быть, тогда на помощь ему придет убийца?

– Значит, тут-то мы его и поймаем.

Давид Верван, пастор из Сант-Андре-де-Вальборн, задыхаясь, поднимался по горе, ведущей в Оспитале. Письмо Деборы взволновало его. Он очень любил старшую дочь Пьюсергуи, которая в его глазах являлась истинной христианкой. Он знал: живи Дебора во времена гонений, она была бы с теми, кого сломить невозможно, кто предпочитает умереть с верой вместо того, чтобы купить жизнь ценой отречения. Он почувствовал себя оскорбленным, когда прочитал, что его девочку бросили в тюрьму, как какую-то последнюю злодейку и призывал Господа как следует наказать этих тиранов, что осмелились усомниться в чистоте Деборы, а она ведь была сама чистота. Он был возмущен поведением Эзешиа. Да за кого он себя принимает? Уж не за самого ли Господа Бога? Он должен доверять дочери и верить, что она не может поступить плохо. А если в этом сомневается, значит, он ее совсем не знает! А если он ее не знает, так зачем же тогда вмешиваться?

Обливаясь потом, пастор добрался наконец до Оспитале в час, когда жара стала особенно невыносима, перед тем, как толкнуть дверь Пьюсергуи, остановился, вытирая лицо платком в желтую и красную клетку.

Пьюсергуи заканчивали обед. При виде пастора все встали. Рут спросила, не хочет ли он есть. Он ответил, что не голоден, но с удовольствием выпьет стакан холодной воды. Агара подала воду и сделала ему комплимент, сказав, что он хорошо сегодня выглядит. Напившись, он заявил:

– Я пришел потому, что получил письмо от вашей старшей дочери.

Эзешиа с притворным удивлением посмотрел на Агару.

– Агара, вы писали пастору?

Крошка молча опустила голову. Господин Верван, не понимая, что хозяин дома разыгрывает перед ним комедию, решил уточнить:

– Я не об Агаре говорю, а о вашей старшей дочери.

– Агара – моя старшая дочь.

Пастор взглянул на него с недоверием.

– Вы что, издеваетесь надо мной?

– Агара стала моей старшей дочерью с тех пор, как умерла Дебора.

– Я что-то не слышал, чтобы Дебора умерла.

– Для меня она все равно, что умерла.

Верван заметил, что Рут незаметно от мужа утерла краем фартука слезу. Он стукнул кулаком по столу.

– Эзешиа, что значат все эти глупости, которые вы осмеливаетесь произносить перед вашей женой и детьми?

– Дебора не уважает своего отца, а ребенок, который не уважает отца, не заслуживает его милости.

– Чем она вам не угодила?

– Она позволила себе встречаться с мужчиной, не спросив у меня разрешения.

– Которое вы бы ей не дали?

– Которое я бы ей не дал.

– И почему?

– Потому что я не позволю ей выйти замуж за чужака.

– Значит, она правильно сделала, что не стала у вас спрашивать.

Каждый из них затаил дыхание в ожидании отцовской реакции. Эзешиа в сердцах оттолкнул тарелку и проговорил глухим голосом:

– Господин Верван, я вас уважаю, но не позволю вносить смуту в мой дом.

– Я несу в ваш дом слово Божье. Вы вообразили себе, что понимаете его, но заблуждаетесь, потому что возгордились.

– Берегитесь, господин Верван!

– Чего?

– Того, что я запрещу вам к нам приходить.

– А я запрещу вам приходить в Храм, потому что гордецам, которые трактуют Писание себе в угоду, в Храме не место. Вам не удастся запугать меня, Эзешиа Пьюсергуи. Вы мне нравитесь, и знаю я вас уже давно, но я не позволю вам выдавать вашу неправду за истину, а вашу тиранию за любовь.

– Господь сказал…

– Не вам учить меня тому, что сказал Господь!

Теперь Эзешиа походил на хищного зверя, который, отступая под хлыстом укротителя, скалит зубы, готовый в любую минуту на него накинуться. Дети с матерью впились в отца глазами, они никогда еще его таким не видели.