Шарль Эксбрайя - Оле!… Тореро!

Я и сам постоянно наталкивался на неодолимые преграды в этом вопросе и ничего не смог ответить. Марвин вздохнул:

– Это самое трудное дело в моей жизни, дон Эстебан. Иногда мне хочется сообщить в государственную полицию, а иногда… И все-таки, я чувствую, что эти преступления чем-то необычны. Хоть я сейчас иду в полной темноте, но верю, что смогу выиграть.

– Желаю вам этого, дон Фелипе, от себя и от наших погибших друзей.

Он протянул мне руку.

– Я повторил вам все это, чтобы вы знали: я не выхожу из игры.

– Такая мысль мне еще никогда не приходила в голову, дон Фелипе.

Первое письмо пришло в четверг. Мы собрались сесть за стол, когда принесли почту. Луис извинился и стал ее разбирать. Он принял вид человека, пресыщенного славой (даже наедине со мной и со своей женой он всегда разыгрывал эти спектакли), и стал раскрывать конверты с новыми предложениями и со словами похвалы. Вдруг произошло что-то неожиданное. Лицо "Очарователя из Валенсии" побледнело, и лист бумаги в его руке задрожал. Консепсьон первой поспешила к нему:

– Что случилось?

Вместо ответа он протянул ей письмо. Она прочла, сдавленно вскрикнула и передала его мне. В нем были две строки без подписи:

" Преступник всегда возвращается на место преступления. Вспомни о Пакито, трус!"

Мы были потрясены и не могли найти слов. Первым хладнокровие вернулось к Луису. Он ударил кулаком по столу и закричал:

– Знать бы, кто этот мерзавец!

Я осторожно вставил:

– В любом случае кто-то пытается выбить тебя из колеи перед корридой в Линаресе.

– Все равно ему ни черта не удастся!

Консепсьон спросила:

– Может быть, перенесем твое выступление на следующее воскресенье?

– Ты что же, считаешь меня трусом?

– Луис!

– Мой успех заставляет некоторых подыхать от зависти, и для них все средства хороши, чтобы меня уничтожить! Если я не приеду в назначенное время в Линарес, они будут думать, что выбрали верный путь! Для них это будет радость, а для меня - конец!

Консепсьон настаивала:

– Эстебан тоже против корриды в Линаресе!

– Потому что Эстебан, как и ты, считает меня бабой!

Я возразил:

– Луис, если бы я не верил в тебя и в твои достоинства, я не был бы здесь!

– Извини, Эстебанито… прошу вас, давайте забудем об этой истории и сядем за стол,- я умираю от голода!

За столом Луис был весел, и все пытались вторить ему, но у меня, во всяком случае, это не получалось: я чувствовал неестественность этого веселого настроения. Что бы ни говорили, но враги подбирались к нему, и в нем исподволь зарождался страх.

После кофе я вышел немного прогуляться, чтобы отойти от переживаний и поразмышлять, откуда исходило это нечестное нападение. Кто, кроме Консепсьон и иногда меня мог думать о Пакито? И вдруг мой рассудок прояснился. Наконец я нашел то, что безуспешно искал дон Фелипе,- связь между тремя погибшими тореро. Луис, Гарсиа, Алохья и Ламорилльйо были единственными живыми членами квадрильи, выступавшей в Линаресе, когда погиб Пакито. Значит, убийцей руководила не зависть. Им руководила месть.

И вдруг, в одночасье, я понял, кто убийца, и что Луис и я сам погибнем от одной и той же руки, если ее не остановить!

Совершенно подсознательно, с самого начала я подозревал Консепсьон. Она одна любила Пакито настолько, что так и не смогла простить нам его смерть. Консепсьон сошла с ума, несмотря на внешнее спокойствие, которое было ее главным оружием! Какую комедию она разыграла со мной! Дикая ярость заставляла напрягаться мои мускулы, и все же я не мог возненавидеть ее! Моя любовь была давней и жила со мной всю мою жизнь. Я понял, что никогда не смогу сдать ее полиции. Лучше я убью ее своими собственными руками, чем увижу, как ее увозят в тюрьму. И все же мне необходимо было защитить Луиса и позаботиться о собственной жизни. Больше, чем преступления, меня ранили воспоминания о тех сценах, когда она разыгрывала несуществующие чувства и просто издевалась надо мной. Если попытаться поговорить с ней, она станет все отрицать, а я лишусь своих козырей. Дон Фелипе не знал бы этих сомнений и колебаний, расскажи я ему правду. А что, если я исчезну вместе с ней?

В моем воспаленном рассудке сталкивались и смешивались совершенно противоположные мысли, раздирая меня на куски. Меня охватывала ярость, когда я думал о погибших товарищах, меня мучил ужас, когда я думал о скором выступлении Луиса и при этом я боялся за Консепсьон. Мне хотелось одновременно ее ударить и обнять, обругать и сказать ей все те нежные слова, которые так долго жили во мне.

Я чувствовал ответственность за судьбу Луиса. Необходимо было отговорить его ехать в Линарес и при этом не показать, что я знаю ужасную правду. Вернувшись в дом, я узнал, что Консепсьон уехала за покупками в Альсиру. Это принесло мне облегчение: увидев ее, я все равно выдал бы себя. Луис отдыхал у себя в комнате. Я ждал, когда он проснется, чтобы поговорить с ним, и опять задумался. То, что я должен был сделать, было трудным, даже смертельно опасным в случае неудачи. Если мне не удастся убедить Луиса не ехать в Линарес, я только усилю этим его страх за себя, прибавив свой собственный.

Когда Луис сошел вниз, я сразу же по его лицу и глазам понял, что он не переставал думать о полученном письме. Безо всякого удовольствия он согласился на небольшую прогулку со мной. Мы оба думали об одном и том же, и оба стеснялись признаться в этом, поэтому шли молча. Я постарался говорить как можно более весело и непринужденно:

– Надеюсь, наступит такой день, когда мы сможем объясниться наедине с нашим анонимом.

– Я тоже.

Наш разговор быстро прервался. Мое вступление ничего не дало. Пришлось начать сначала:

– Лишать спокойствия человека, который ведет бой с быками! Никогда бы не подумал, что испанец способен на такое!

– Вот именно, Эстебанито, твоя мысль доказывает, что этот подлец не из нашей среды. Этот человек, действительно, не любит корриду и его стоит искать за ее пределами.

Как всегда, эгоизм ослеплял Луиса и не позволял ему догадаться, что со времени смерти Пакито Консепсьон ненавидела и корриду, и торерос. Я приступил к наиболее деликатной стороне моей задачи.

– Я думаю, что этот тип не остановится на одном письме и попытается еще что -то устроить до того, как ты выйдешь на арену.

– Это не имеет никакого значения.

– Хотел бы быть в этом уверен.

Он резко остановился. По инерции я сделал еще два или три шага и обернулся к нему.

– Что ты хочешь этим сказать, Эстебан?

– Что обязательно будут еще анонимные письма, которые будут тебя беспокоить…

– Что же в таком случае делать?

– Я думаю, что лучше послушать Консепсьон и не выступать в это воскресенье.