Росс МакДональд - Три дороги

Десять лет спустя, стоя у гроба отца, он не испытывал горя. Забитый цветами дом в небольшом городке Индианы, где происходили похороны, раздражал и вызывал у него скуку. И в атмосфере, насыщенной запахами роз и гвоздик, вспомнил день своего десятилетия. Отец увидел его возле подыхающего воробья, они оба стали свидетелями этой сцены смерти, перехода от бурной энергии жизни к кучке пыльных перьев. Они закопали погибшую птичку рядом с кустом роз, а отец отобрал у него ружье, и мальчик больше его не видел.

Он мысленно снова посмотрел на покрасневшее и осунувшееся лицо профессора Джорджа Тейлора, который зачал и вскормил его, который отобрал у него ружье и умер нелюбимым во сне, на шестьдесят шестом году жизни. Но через два дня после похорон он проснулся на полке пульмановского вагона на пути в Чикаго и разрыдался, вспоминая бедного старика и погибшую птичку. С тех пор прошло еще десять лет, но он и теперь помнил заволакивающиеся глазки воробья, когда жизнь оставляла его, а также страшное одиночество умершего тела в гробу.

Такое же смертельное одиночество сопутствовало ему все эти десять лет. Он ни разу не смог принять любовь или полюбить сам, пока не встретил в Ла-Джолле Паулу, которая согласилась провести с ним несколько дней. Даже день, когда он признался ей в любви, был омрачен импульсом неприятия. Хотя на деле ничего не произошло и злой порыв был подавлен, запомнившаяся ему сцена, полное движения небо и серое море, темные бакланы, пролетавшие над водой, - все это, как молнией, освещалось в его сознании и оставляло чувство вины.

Это был первый облачный день за всю неделю, проведенную ими вместе, слишком холодный и мрачный, чтобы загорать или купаться в бухточке. Резкий ветер с моря усилил прилив, и волны накатывались на берег; как стеклянные громады, разлетаясь сверкающими брызгами на пляже. От ветра ее щеки раскраснелись, глаза сверкали. В накинутом на голову шарфе она выглядела юной, смешной и привлекательной и хохотала, когда о скалы ударяли волны, похожие на взрывы белой пены. Они взялись за руки и поднялись на набережную, как ив первую ночь. Перепрыгивая через лужи и водоросли, взобрались на высокий камень и стояли там, недоступные для прибоя.

Наблюдая за игрой слепых сил природы, они заметили стайку котиков, которые обычно не подплывают к берегу ближе чем на милю. В воде то появлялись, то исчезали их мордочки, как конусы тьмы на фоне постоянно менявшего цвет океана. Но иногда, когда котики были в хорошем настроении, а волны высокими, они устраивались на гребне и подплывали к берегу. Они могли поднырнуть и вынырнуть из любой волны, выпрыгнуть в воздух, перевернуться и снова скользнуть в свою родную стихию. Они носились взад и вперед там, где разбивались волны. Их грациозные движения были видны отчетливо, как сквозь стекло. В самый последний момент, когда, казалось, волны вот-вот бросят их на камни, они ныряли и отходили назад, а потом опять седлали волны. Их лоснящиеся тельца скользили и извивались среди водяных стен, чем-то напоминая фигуры женщин. Он ощущал какое-то ликование, смешанное со страхом и стыдом. Он еще ни разу не обладал женщиной.

- Как бы мне хотелось стать танцовщицей! - воскликнула Паула. Выражать свои чувства движениями тела, а не с помощью пишущей машинки, лиц актеров и кинокамеры. Это, наверное, самый прекрасный вид искусства.

Он, не отвечал ей, пока котики не угомонились или не решили поиграть в другом месте, быстро скрывшись из виду. Когда он обернулся к ней, его охватила нежная теплота.

Она радостно смотрела на него своими милыми и блестящими глазами. Ее разгоряченное тело было скрыто, подобно зверю в засаде, под шубкой. Он остро, до боли, ощущал теплоту ее руки, белизну подбородка и шеи, алость губ, которые тянулись к "нему. Сердце его громко стучало, он весь налился желанием. Она расстегнула свою шубку, чтобы он смог к ней прижаться, и они обнялись на утесе, нависшем над морем, на виду у двух гостиниц.

Вот тогда-то он и признался ей в любви. Но в головокружительный момент страсти им овладело, чувство протеста. Он пошевелился, чтобы освободиться из объятий, но она неправильно поняла его движение и прижалась к нему еще сильнее. Он почувствовал себя в ловушке. Она была разведенной, ее поцелуи горячими и сладкими, а тело - легкодоступным. Она была такой же женщиной, как и другие. Ни в ком из них нет добродетели, как давно предупреждал его отец.

Он, конечно, преодолел побуждение, которое чуть не овладело им: столкнуть ее вниз, в кипящий прибой - пусть ее привлекательное тело разобьется и очистится. Он мог бы без труда убить ее, одним резким движением отбросить ее любовь и потерять навсегда. Но он не сделал ничего, чтобы причинить ей боль или затронуть ее чувства. Его любовь к ней ушла в глубь его души, и он не открыл ей свою тайну.

Ему впервые пришло в голову, что, возможно, она что-то подозревала. После того случая они провели вместе еще почти две недели, но не стали любовниками. Он винил в этом свою неопытность и отчаянную застенчивость, но, может быть, это зависело и от Паулы, которая потихоньку отдалилась от него. Когда он предложил ей пожениться, она предпочла подождать, сказав, что видела слишком много торопливых свадеб во время войны. Конечно, ей хочется стать его женой, но лучше подождать и действовать наверняка. Когда его корабль получил приказ выйти в море и опять направился на запад, они не устроили даже формальной помолвки.

Несмотря на это, она оставалась ему верной, как жена, хотя в течение года их связывала только тоненькая бумажная цепочка писем. Она ему писала каждый день, изливая душу на бумаге, стараясь показать, как сильно его любит. Его внутренняя жизнь питалась этими письмами, как питается ребенок в утробе матери. Каждый день по письму, тридцать писем в месяц.

Иногда, когда они неделями были в открытом океане, он целый месяц ничего не знал, а потом сразу собирал богатый урожай в тридцать писем. Число ее писем превысило три сотни, когда корабль получил приказ вернуться на западный берег США, чтобы взять на борт партию самолетов.

Правила секретности не позволили ему сообщить ей об этом заранее, а у него было слишком развито чувство долга, чтобы обойти инструкцию. Поэтому она и не могла предположить, что он возвращается. Его звонок из Аламеды стал для нее полной неожиданностью. Она отозвалась на его голос недоверчивым смехом, чудо: они оказались опять на одном континенте. Он позвонил ей примерно в двенадцать часов дня, в два сел на самолет в Бюрбэнке, а в начале пятого встретился с ней в аэропорту Сан-Франциско.

Когда он увидел высокую фигуру Паулы - она спускалась по трапу из салона самолета, - его охватила волна гордости, что она принадлежит ему, но это чувство быстро поглотил страх, что у него нет на нее никаких прав. Во всем ее облике, от изящных ножек до шляпки, кокетливо сидящей на блестящих волосах, сквозила гордая осанка и элегантность. Ее движения были загадочны: она была представительницей мира женщин, который находился вне пределов его досягаемости. Брет смотрел на нее через призму времени, как на насекомое в капле янтаря.