Максимилиан Кравков - Ассирийская рукопись

Я растерянно озираюсь. В голове моментально рождаются мысли о недобром... Немного помедлив, я шагаю к двери.

— Куда же вы? Куда?.. — пытается остановить меня горбатый.

Он порывается даже бежать, но застревает между конторкой и табуретом.

Все острее чувствуя опасность, я волчьим, размашистым шагом прохожу коридор и выскакиваю на улицу.

Несомненно одно — я бит по всем пунктам...

В тресте меня, конечно, просто собирались схватить — по указанию Максакова. Вот была бы история! Ведь при мне был похищенный план Буринды... Однако угроза продолжает висеть надо мной. Надо что-то предпринимать.

Я решительно захожу на городскую станцию и покупаю билет на ближайший поезд в Сибирь. Он отходит через три дня.

Должно быть, я был рассеян, потому что из очереди меня окликнули: я забыл получить из кассы сдачу.

Но что же делать эти три дня?.. Ходить с отравой в душе и радоваться городу я, право, не умею! Каким тысячекратно более близким и родным мне кажется сейчас наш рабочий прииск! Я рассеянно брожу по улицам. Захотелось есть. Свертываю в первую попавшуюся общедоступную столовую.

В дверях столовой стоит человек с букетом алюминиевых ложек. Каждого входящего он наделяет этим оригинальным пропуском.

После обеда, двигаясь к выходу, я несу перед собою свой пропуск — ложку, как свечку. В дверях — заминка. Выйти хотят обязательно все сразу. Меня тискают, давят, и на улицу я еле выбираюсь.

Дома я обнаруживаю, что пуст мой карман, бумажник исчез. Там были деньги и, главное, удостоверение и справка!.. Счастье мое, что билет на поезд лежал в записной книжке. Там же оказался забытый червонец.

Сначала я негодую, но потом мне становится даже весело! Вот славное положение! Как говорится, кругом шестнадцать!..

...В Питере так же мерзнут руки, как и в моей Сибири. Особенно, когда они в худых перчатках...

Я спешу на толкучку, боюсь пропустить самый выгодный час.

Давно уже новый день. Давно один за одним обгоняют меня трамваи и поет под ними железо.

Иду вслед трамваям упрямо. По дороге рассчитываю: два этюда... Если каждый по полтора рубля, то как раз хватит ровно до того момента, когда наступит срок моего билета, то есть на два дня... Денег у меня нет. Червонец не в счет. Он неприкосновенен — удостоверения тоже нет. Есть только база, ненадежная, как сыпучий песок, — моя квартирная хозяйка.

Плачу я ей рубль в сутки за угол в душной лампадной каморке.

Сегодня я совсем другой человек. Немножечко голодный и поэтому очень изобретательный и энергичный. Главное же — прожит мерзкий вчерашний день!

Близок Обводный канал, скоро и рынок. Уже встречаются его «передовые».

Краснощекая молодуха тащит граммофонную трубу и лукаво обещает своему спутнику:

— Я как заиграю... как заиграю!

Сейчас самый важный момент. Я подтягиваюсь, обдергиваюсь, точно кулачный боец. Крепче обхватываю свои этюды и впираюсь в движущуюся людскую гусеницу.

Меня сжимает, подталкивает и тащит вперед. Пробираюсь к краю потока. Там — кисельные берега. От коробов с горячими пирожками валит густой пар. Оборванец звенит протоптанной пяткой в медный зеленый чайник.

— Эй, налетай!

Над плотной толпой повисли многоголосые разговоры. Кого же мне выбрать для первого раза?

Вон дамочка в яркой шляпе, в каракуле, роется в золоченой посуде. Посуда на скатерти, скатерть на снегу.

— Простите, — говорю я мягко и с достоинством. — Не купите ли два этюда сибирского художника?

— Нет, — не глядя отмахивается она. — Разве из этого крана течет?

Далека она от искусства!

Я толкаюсь дальше, тру коченеющие уши и мечтательно думаю о теплой пивной.

— Английский галстук! Английский! — потрясает разноцветной тряпкой худой и высокий, как жердь, дядя.

— Нет, брат, — говорю я себе, — со скромностью далеко не уедешь...

Нацеливаюсь на жирного гражданина с хорошенькой девочкой. Он любуется портретом Толстого. Решительно подхожу.

— Не, возьмете ли этюд Айвазовского? — нагло выговаривает мой язык.

— Ну... какой же это Айвазовский! — добродушно улыбается толстяк.

— Это? Нет! — быстро лавирую я. — Это натура — Ангара во время ледохода и вид Байкала. А... Айвазовский — дома!

— Красиво, папа? — говорит девочка.

— Сколько же вы за это хотите? — спрашивает толстяк.

— Четыре рубля... — лепечу я с замиранием сердца.

Веселый, чудный толстый гражданин молча достает бумажник. Ура! Теперь мне черт не брат!

Я победно пробираюсь через толпу. У меня не мерзнут больше уши. Я уже не продавец, а покупатель.

На снегу, как лужи, всякая дребедень. На платках, на скатертях.

Среди фарфора, подсвечников и кружев я замечаю груду технических книг. Подымаю одну — как раз по моей специальности. Я перелистываю страницы и с последней синим оком глядит на меня печать.

Дыбом взвивается для меня весь базар!

В середине печати фамилия «Розенфельд».

Я глухо спрашиваю:

— Сколько?

— Рупь, — отвечает мне девушка с подведенными глазами. Я сую ей бумажку и выскакиваю из толкотни.

Я еще и еще раз прочитываю фамилию, и в памяти моей оживает последний вечер на прииске, у Анисьи Петровны.

На рудаковских книгах, которые она мне показывала, был такой же штемпель! Я быстро возвращаюсь назад.

— Не помните ли, милая гражданочка, откуда у вас эта книга?

Она удивленно и холодно настораживается.

— Дело в том, — как можно веселее объясняю я, — что эту книжечку я подарил когда-то одной барышне...

Я плету дикую чепуху!

Девушка успокаивается, поводит чернеными бровями и слушает, прищурясь.

— Понимаете, мне хотелось бы разыскать мою знакомую...

— А может, я знаю? — игриво подзадоривает она и откровенно меня разглядывает.

— Красавица вы моя, ну, скажите!

Она хохочет.

— А вы сами откуда же будете?

— Я художник из Сибири.

— Ишь! — мотает она головкой. — Мало там у вас своих барышнев... — И задумывается. — Уж, право, не знаю, как вам помочь. Откуда книга? Разве упомнишь? Всякие продают. То ли Нинка Шустрова, то ли барон...

— Барон? — изумляюсь я.

— Ну да, барон Грингоф. Его все так зовут...

— А как же мне их разыскать? — говорю я с забившимся сердцем.

— Нинку — просто: на Лиговке она... Номер 34. А тот далеко (она называет адрес какой-то химической лаборатории). — Спросите там у швейцара... Только вряд ли он скажет. Незнакомых не любит, и немножечко полоумный...

На признательную мою благодарность кричит мне вслед:

— Ниночку обязательно повидайте. Хорошенькая она...

Какая прекрасная и удивительная случайность! Трижды благословенны вчерашние жулики, принудившие меня идти на рынок! К черту проклятый вчерашний сумбур, толкнувший меня на отступление.