Леонид Марягин - Экран наизнанку

Организовывая эту неорганизованную жизнь, он искал не просто равномерного, логически правильного движения, а взрывов, парадоксальности, алогизмов. И в этих поисках второй план в мизансценировке Лукова переставал быть фоном, наполнялся жизнью, энергией, углублял картину, раздвигал ее рамки.

Представить Лукова, снимающего по "железному сценарию, невозможно! Не было эпизода или кадра в сценарии "Две жизни", который он бы не разрушил и не создал снова собственной фантазией. Причем бульшая часть новых решений возникала поздно вечером, накануне съемок. В номере (группа снимала натуру в Ленинграде) раздавался звонок. Звонил Луков и говорил: "Запиши разработку". И диктовал совершенно новый эпизод с новыми исполнителями. Скоро я освоил такой метод работы: у меня появились телефоны и адреса не только сотни актеров, но и дирижеров духовых оркестров, самодеятельных хоров, цирковых фокусников, акробатов, куплетистов и т.д. и т.п. - всех, кто мог появиться в фантазии Лукова на тему "Улица Петрограда между февралем и октябрем 1917 года". Но однажды все-таки звонок Лукова застал меня врасплох. Он придумал, что солдаты пулеметного полка идут на митинг, играя на балалайках. Балалаечников в моем досье не было. Выручила память. Я вспомнил, что в одном из кинотеатров на Невском играл струнный оркестр. Разбудил сторожа, узнал адрес руководителя оркестра... Утром шесть балалаечников стояли в первом ряду демонстрантов. Луков был доволен.

"Этюды мне давайте, этюды! - постоянно требовал он. - Кадр должен быть насыщенным. Он должен жить во всю свою глубину". Готовясь к своей последней (неоконченной) картине, Леонид Давыдович обязал меня записать ритмы жизни вокзала и улицы в разное время суток, зарисовать людей, населяющих пригородную электричку. "Герои должны проецироваться на живую жизнь, только тогда они будут убедительны", - говорил он. И этот урок Лукова, преподанный ненароком, оказался для меня очень ценным.

Луков любил быть на виду, в центре внимания. Знакомству с ним я обязан именно этой его слабости. К моему столику в кафе "Националь", где после работы я коротал время, не имея в Москве постоянного пристанища и жилья, подошел Луков - я узнал его по портретам в кинотеатрах - и, спросив: "Свободно?", сел напротив. Заказал банку крабов с майонезом. Принесли их мигом - привинченный, без ленточки, орден Ленина подействовал на официантку безотказно. Я пригубил кофе, прикоснулся к миндальному пирожному растягивал все это на весь вечер. Вдруг Луков спросил:

- Знаешь, кто я?

- Знаю. Вы режиссер Луков.

- Народный артист, - уточнил он.

- Знаю.

- А какие фильмы я поставил?

Фильмографию Лукова я знал хорошо.

- "Накипь", - назвал я одну из "древних" его немых лент.

Луков отложил вилку.

- Еще?

- "Итальянка".

- Еще.

- "Я люблю". Звуковой.

- Еще.

- Ну, остальные я все видел.

- А "Это было в Донбассе"?

- Видел.

Очевидно, ему понравился парень в матросской суконке с тремя полосками тельника в вырезе, так я пижонства ради ходил после демобилизации. И Луков спросил:

- Хочешь у меня работать?

- Хочу! - Мой договор на "Мосфильме" через месяц заканчивался, и предложение было как нельзя кстати.

- Возьму тебя помрежем, - великодушно пообещал Леонид Давыдович.

- Почему помрежем?

- А кем ты хочешь? - теперь уже угрожающе спросил он.

- Ассистентом.

- А ты наглец! - прогремел Луков на все кафе и затребовал счет. Слава богу, что счет принесли не скоро, и я успел объяснить, что уже не первую картину работаю ассистентом.

Желание шефа быть на виду я наблюдал не раз, уже работая на студии им. Горького. Отснятый и вчерне подложенный материал картин показывался широко, всем без исключения работникам студии. Приглашались и киномеханики, и маляры, и помрежи, и просто те, кто бродил по коридорам... После просмотра он, чувствуя успех, спрашивал кого-нибудь из незнакомых: "Ну как?" и, получив хвалебный отзыв, интересовался: "Ты кто? Киномеханик? Поговорю с директором студии - ты достоин быть ассистентом оператора!" Если же отзыв оказывался критическим, следовало знаменитое луковское: "Ты кто такой? Как ты сюда попал?"

"Режиссерское самолюбие всегда болезненно", - уверял он и в доказательство любил приводить эпизод, произошедший с ним на заре его режиссерской практики.

- Ставим камеру, - повествовал Луков, - я смотрю в лупу, мне нравится композиция кадра, и вдруг слышу - за спиной кто-то тяжело вздыхает. Поворачиваюсь. Вижу: опытный киевский осветитель мрачно смотрит на меня. Ищем новую точку съемки. Опять установили камеру. Смотрю в лупу композиция вроде неплохая. И снова - за спиной такой же неодобрительный вздох. Еще раз переставили камеру. И еще раз осветитель вздыхает. Так - раз пять. Наконец я не выдержал и говорю осветителю: "Если вам что не нравится в кадре - так и скажите. И нечего вздыхать и сопеть!" А осветитель отвечает: "Мне все нравится. Просто у меня астма".

До самых последних дней в нем не исчезла зависть к эрудиции своих коллег, которых он пытался догнать, добирая на ходу недополученное в юности. Однажды, вернувшись из ВГИКа, где председательствовал в государственной экзаменационной комиссии, Луков рассказывал, сияя от счастья: его выступление с анализом дипломного фильма одобрил Михаил Ильич Ромм. "Понимаешь, после заседания сам подошел и сказал, что он анализировал фильм точно так же!"

Была у Лукова поговорка: "Режиссером может быть каждый, кто не доказал обратного". Надо сказать, что сам Леонид Давыдович не доказывал. Он был режиссером. Время подтверждает это.

Личная жизнь Лукова была безалаберна и несчастлива - затяжные романы с актрисами не замещали его домашнего одиночества, заставляли идти на художнические компромиссы, а иногда делали смешным в роли ревнивца ко всем знакомым его очередной пассии. Домашнее существование не складывалось актриса Вера Шершнева была никакой хозяйкой. Однажды Луков, пресытившийся ресторанным бытом, решил устроить воскресный домашний обед для друзей:

- Приходите, Вера купит на рынке парных цыплят, пожарит, а я привезу из "Арагви" ящик "Хванчкары".

В назначенный час приглашенные собрались. Цыплята, поданные хозяйкой, появились на столе, и - конфуз! - обнаружилось, что они не общипаны, а пострижены и зажаренные корни перьев, как иглы у ежа, торчат из каждого цыпленка. Луков побагровел, поднялся из-за стола и почти шепотом произнес:

- Все, все... поехали в ресторан.

В минуты откровений он говорил мне:

- Как я твоему отцу завидую!

- В чем, Леонид Давыдович?

- В том, что ты у него есть. У меня тоже мог быть сын. Но Вера не хотела, когда могла. Все сниматься, сниматься, все потом, потом... А потом - уже не получалось...

Преодолеть одиночество он так и не смог.