Леонид Словин - Хозяин берега

— Не фантазируй! — неожиданно откликнулся дремавший Бураков. — Не был он враг Сережки! Мазут браконьерствовал. Сережка ловил — вот и вся вражда!..

— Да ладно! Много ты знаешь! Спишь, и спи! Тебе бы главное — поменьше шевелиться… — махнул на него рукой начальник рыбинспекции.

— Когда шевелишься больше чем надо — суета одна получается, — ответил, не открывая глаз, Бураков. — А ты что, Алиев, всерьез подозреваешь Мазута?

— Никого я не подозреваю, — сердито буркнул Алиев. — Это вам надо подозревать или оправдывать. Но знаю, что воевали они всерьез…

— А ты в курсе, что Мазут вытащил Пухова из воды, когда он чуть не утоп у банки Зубкова?

— Ну да, вытащил! До этого Сережка два часа на моторе гонял за ним, пока Мазут его на камни не завел! Если бы Сережка утонул тогда, Мазуту срок обломился бы, как из аптеки!

— А кто узнал бы про это? — сонно поинтересовался Бураков. — Людей там не было!

— Были! Монтажники из Нефтегаза…

Говорили громко и много — не по делу. Но скольких я видел в жизни следователей и прокуроров, криминалистов и оперуполномоченных — толковых, юридически грамотных, — которые за всю свою деятельность никогда не раскрыли ни одного убийства!

Это давалось всегда только избранным, отмеченным особым даром. Сильные стороны таких людей нередко являлись продолжением их недостатков — неумения мыслить абстрактно, ограниченности, агрессивного, неуемного честолюбия.

Я смотрел на окружающих меня сыщиков и думал: кто из них может оказаться сейчас наиболее удачливым? Уравновешенный, косая сажень в плечах, Бураков, разглядевший поэта Евтушенко на этикетке спичечного коробка, посвященного Циолковскому? Горячий, идущий прямиком к цели Хаджинур Орезов? Мой тихий, сутулый, многодетный следователь Ниязов — вечно занятый проблемами детского сада, лекарств, панамок, колготок… А может, я сам?

Полковник Эдик Агаев величественно молчал, передоверив мне все полномочия. Вновь созданное управление внутренних дел Каспийского бассейна уже объявило о присылке бригады проверяющих — не менее трех ревизоров, обещавших перетряхнуть все его бумаги, и мой однокашник чувствовал себя весьма неуютно.

— Этих людей хорошо допросили, тех, кому Пухов помогал вечером перетаскиваться? Джалиловых? — спросил я.

— Хорошо, — крикнул Хаджинур. Он сидел в углу у балюстрады. Между полами его незастегнутой кожаной куртки виднелся ремень, шедший под мышку к кобуре. — Я сам с каждым говорил. Они ночевали на новой квартире.

— И никто не выходил до утра?

— Никто. Первым ушел в семь утра зять — на работу. Я беседовал с бригадиром, он лично инструктировал его в половине восьмого. Надо еще учесть: Сергея перед его гибелью видели много людей. Он весь день провел в центре. Жене ничего утром не сказал. Ушел, и все. Может, ему кто-то был нужен?

На это счет у меня имелась своя версия: Пухов искал встречи со мной. Наедине. Вне этих стен.

Извинившись, я вышел в приемную. Гезель была на месте, на столе перед ней стоял красивый, старинной работы, глиняный кувшин — по утрам Гезель выходила на угол, где старая армянка в киоске каждый раз открывала специально для нее свежую банку виноградного сока.

— С Пуховой ты можешь меня связать, Гезель? Ты давно видела ее?

— Жену Сережи Пухова? — удивилась она. — Сегодня. Вернее, сейчас. Она, кстати, спросила, когда у вас прием.

— Какое совпадение!

— Я сказала — по понедельникам.

— Гезель! Сегодня только четверг!

— В обед она собирается на кладбище…

— Ничего не поделаешь, — сказал Бураков, когда после совещания я рассказал о плачевном состоянии, в котором пребывает прокурорская «Нива». Надо посылать Рустама, чтобы чинил колеса. — Он покачал головой, похлопал себя по толстому животу.

— И все? — спросил я.

— А что поделаешь? Все равно виновника не найдем. Такие вещи можно вскрыть только случайно.

— Постарайтесь объяснить мне, зачем это сделали?

— Ну как зачем? — развел руками Бураков. — В порядке общей дисциплины. Чтобы знали, что не вся власть у вас.

— Может, все-таки из хулиганства? Бураков посопел в короткие широкие ноздри, будто продул двустволку, потом сказал:

— Не думаю, что из хулиганства. Это вас все-таки припугивают.

— Кто, зачем?

— О-о-о, если б я знал, — сказал Бураков. — Такие уж условия игры. Вам намекнули, что здесь на каждого можно найти управу. Он ведь знали, что вы не будете поднимать сильный скандал.

— А почему они, по-вашему, это знали?

— У нас все про всех знают. Знают, что вы вчера ужинали с девушкой в ресторане, выпили пару рюмок коньяка, а потом ездили на машине, что запрещается. Уже основание, чтобы вас вздрючить. Потом поставили машину около дома, а не оставили в прокуратуре… Есть тактика упреждающих ударов, — рассудительно заключил Бураков. — Вперед ваших шагов они вам легонечко так по носу дали, чтобы вы знали: полезете дальше — они вам найдут укорот серьезнее. Сейчас я скажу Рустаму!

Он вышел, но в ту же секунду голова его снова показалась в дверях.

— Вас тут ждут.. — Он выразительно мигнул.

Я вышел в приемную. Там было несколько человек — Бала, Ниязов, еще кто-то. В углу весьма решительно, не глядя ни на кого, с голыми коленками, в черном траурном платье и таком же черном платке сидела жена Умара Кулиева. Я едва не назвал ее про себя вдовой, хотя приговоренный к расстрелу муж Кулиевой пока еще был жив.

— Ко мне? — спросил я. Она поднялась. — Проходите.

Едва мы уединились, за дверью кабинета воцарилась полная тишина. Я словно кожей почувствовал интерес моих коллег, вызванный приходом Кулиевой.

Я предложил ей сесть. Она села недовольно, ничем не дав понять, что помнит нашу первую встречу — на улице, накануне убийства Пухова.

— Гезель передала вам мое приглашение? — спросил я.

Она подняла голову. В приемной скрипнули половицы, затем послышались чьи-то приглушенные шаги на балконе. Я поднялся, закрыл балконную дверь.

Кулиева молчала. Я начал разговор снова:

— Тогда, в переулке, вы хотели ко мне обратиться. Может, по поводу мужа?

— А что по поводу мужа? — Она вскинула голову. По ее манерам я угадал в ней несовершеннолетнюю. В школе ее не обучили ни полным предложениям, ни интонациям вежливости. — И так все знают. Знают и молчат… — Она дернула носом.

— Молчат? О чем?

Она пожала плечами. Разговаривать с ней было одно удовольствие.

— Кто все? — снова спросил я.

— А все!.. — Она махнула рукой.

— Я, например, ничего не знаю.

— Вы — другое дело! Я говорю про местных!

— И Гезель?

— Ну, Гезель сейчас ничего не интересует, кроме своего живота…

Кулиева упорно не хотела смотреть мне в глаза.

— Но что же они знают, эти «все»? Ваш муж невиновен? Я попал в точку.