Леонид Словин - Хозяин берега

— Не у нас, слава Аллаху! В следственном изоляторе КГБ…

— А туда-то он как попал? — удивился я. — Как шпион?

— Да нет! При поступлении у Буракова обнаружили обострившийся геморрой. Ну, и решили подлечить. Консервативно, разумеется. В нашем изоляторе условий нет, а у них и условия, и специалисты. Тебя это удивляет?

— Меня уже трудно чем-нибудь удивить, Фурман. — Постепенно я пришел в себя. — У других обвиняемых, надеюсь, нет геморроя?

— Нет вроде.

Над дверью вспыхнула лампочка, и секретарь Митрохина, до того не обращавшая на меня ни малейшего внимания, оторвалась от своих ногтей и кокетливо улыбнулась:

— Вас приглашают…

Знакомое аэродромное величие кабинета, ощущение взлетной полосы, обозначенной ковровой дорожкой. Первый поднялся из-за стола.

— Присаживайся… — Митрохин кивнул на приставной столик и сам тоже пересел, оказавшись напротив меня. — Что там с этим делом Умара Кулиева? спросил он. — Ну, мало ли что преступник сочинит, чтобы выкрутиться? Стоит ли сразу бить в самые большие колокола! Я по поводу телеграмм…

— Стоит! Умар Кулиев невиновен… Меня мучила жажда, но графин с водой стоял на столике в стороне.

— Мне докладывали обратное… — сказал Митрохин.

Без стука в кабинете появились прокурор Довиденко и полковник Эминов. Довиденко поздоровался со мной коротким, сухим кивком. С лица Эминова не сходило злое, капризное выражение. Он снова не заметил меня.

Митрохин подал знак — Довиденко и Эминов сели чуть поодаль, чтобы не мешать нам, и в то же время при первой необходимости дать Первому справку. Все у них спланировано, который раз я снова мог в этом убедиться.

— …Между прочим — раз уж мы заговорили о работе водной прокуратуры, — сказал Митрохин, — как ты смотришь, если мы переведем вас в помещение бывшей военной?

Это — нежилой дом, все приспособлено. Вначале людям необходимо создать нормальные условия, а потом спрашивать с них работу. Устроитесь, а там, глядишь, решим и жилищные вопросы… Надоело, наверное, жить как на бивуаке?

Я знал теперь, что меня ждет, если я соглашусь быть послушным. Особняк бывшей военной прокуратуры. Квартира. Кормушка. Как равный, получу я свой кусок от общего жирного пирога. Я перестану быть парией в среде местного начальства. Мы будем встречаться с Митрохиным, Довиден-ко и Эминовым на сессиях и активах, обмениваться новостями, приглашать друг друга на юбилеи и праздники. "Ты — нам, мы — тебе!" Ничего другого не требовалось.

В кабинете стало тихо. От меня ждали ответа.

— Надо срочно освободить невиновного, — повторил я. — Дело Умара Кулиева полностью сфальсифицировано… Сделка не состоялась.

— Вы говорите об улучшении работы водной прокуратуры… — тотчас подал голос Эминов. Это был опытный демагог. — А он делает вид, что не понимает!

Брезгливое выражение не сходило с его лица.

"Это не маска, — подумал я. — Он действительно оскорблен. Какой-то водный прокуроришка выступил против исконных привилегий здешней чиновничьей мафии…"

— Пусть скажет тогда, для кого его помощник сегодня утром получил взятку — ни много ни мало — тридцать тысяч…

Я выслушал эту клевету молча, не шевельнув ни одним мускулом.

— Бала Ибрагимов уже взят под стражу, и деньги у него изъяты! Я говорил с ним. Молодой, но уже глубоко аморальный, развращенный юноша…

"Толстый, неуклюжий Бала! — подумал я. — Деликатный, в темных очках-консервах, идеалист… Конец твоим честолюбивым мечтам о прокурорской карьере!"

Я посмотрел на графин — я просто умирал от жажды.

— А вот письмо от следователя водной прокуратуры Гусейна Ниязова, он возмущен…

"Сколько-же еще у них для меня новостей? Вечно занятый семьей и детьми Гусейн! Не поэтому ли он сидит на больничном и не показывает носа…"

Митрохин снова возвратился к Умару Кулиеву — меня к чему-то готовили.

— В связи с делом Кулиева нам удалось поднять — и на такую высоту! принципиальные вопросы борьбы с браконьерством! Народ до этого здесь спал, свыкся с тем, что происходит…

— О чем вы говорите… — невежливо прервал я Первого. — О каких принципиальных вопросах, когда невиновный осужден на смерть!

Но Митрохин словно не услышал меня:

— Сразу же пошли десятки, сотни писем! Тысячи подписи со всего Союза. "Смерть! Никакой пощады убийце!" Я лично выступил в республиканской газете… И теперь как? Что мы им скажем? "Ошиблись. Извините!" Так? — Что об этом говорить зря… — Я снова прервал его.

Митрохин снова взглянул на меня. — Ты в курсе? — О чем вы?

Теперь уже не только Митрохин, но и Довиденко, и Эминов смотрели на меня волчьими, настороженными глазами.

Я все прочитал в их глазах.

Умара Кулиева не было больше в живых. Живой он был им опасен, и приговор спешно приведен в исполнение.

Я не рванул рубаху на груди, не взвыл глубоко, по-собачьи, от невыразимого отчаяния и безнадежной боли. Я поднялся, налил из графина воды.

— А мои телеграммы в Москву? В Президиум Верховного Совета? Генеральному прокурору?

— Видишь ли… — объяснил Митрохин. — Довиденко попридержал их. Ему показалось, что он обязан посоветоваться со мной.

— Когда его расстреляли? — спросил я.

— Сегодня. Рано утром.

Довиденко задержал телеграммы. Эминов, член коллегии республиканского МВД, ускорил приведение приговора в исполнение.

Они все еще следили за мной. Настороженно и в то же время уже успокаиваясь.

Поезд ушел. Ничего нельзя было больше сделать. Я поднял стакан и долгим неудержимым швырком выплеснул содержимое в их перекосившиеся лица. У меня было чувство, словно я окропил их кровью невинно казненного. Никто не сказал мне ни слова. Я поставил стакан и пошел к дверям.

Последним в ряду смертоносных событий этих недель была гибель молодого следователя Алиханова, который вел дело Умара Кулиева.

В машине у него отказали Тормоза, она сбила легкое ограждение на причале, недалеко от кафе "Сахиль", и сверзилась в море.

Эдик Агаев на следствии и в суде все отрицал и получил шесть лет. Шефу лодок определили пятнадцать. Цаххана Алиева так и не нашли.

Бала был осужден на восемь лет. Многократные обращения в надзорные инстанции его родителей и мои пока ни к чему не привели.

Незадолго до отъезда между роддомом и домом для престарелых я случайно встретил вдову Умара Кулиева. Мы остановились в растерянности, но, когда я хотел что-то сказать, она вдруг бросилась от меня, словно от зачумленного.

Я сдал дела. Мое новое место службы на этот раз оказалось не близким Камчатка. Директор саженого комбината оказался провидцем.

Впрочем, и теперь нашлись люди, которые попытались снова убедить меня в том. что это — синекура.

Анна ни разу не сделала попытки со мной связаться. Из записки, брошенной в мой почтовый ящик, я узнал, что фотографии, сделанные ночью, когда мы с Анной выходили из кафе "Сахиль", неизвестный доброжелатель послал моей жене, "действуя во имя спасения оскверненного семейного очага".