Пьер Вери - Убийство Деда Мороза

— Ох, господин барон, всегда одно и то же! Куча грешков, но, слава Богу, без злого умысла!

— А как здоровье?

— Спасибо, Гаспар Корнюсс пока еще крепок. Ну, может, сегодня слегка ноги тяжеловаты и в голове шумит… Черт, ведь случай какой… Чокаешься направо, налево… Повадился кувшин по воду ходить…

— По воду!.. Хороша водичка, Корнюсс! Но как бы там ни было, я вам желаю еще долго «ходить по воду».

Барон наполнил стаканы. Фотограф влажными глазами нежно разглядывал вино.

— Бог даст, я надеюсь еще много раз совершать рождественские обходы. Меня только огорчает, что каждый год в один и тот же день я стучу в дверь замка, но не могу задать здесь пресловутый вопрос голосом Деда Мороза, поглядывая на маленького господина под столом: «Хорошо ли себя вели в этом доме?» Вы понимаете? Простите, что я позволяю себе говорить вам это. Я всего лишь глупый старик, но говорю от всего сердца.

— Вы хороший человек, Корнюсс. К сожалению, вряд ли я вас скоро порадую. У меня нет ни малейшего желания жениться. Ваше здоровье!

На пороге возникла служанка.

— Здравствуйте, Гаспар Корнюсс. Извините, господин барон, я нашла одну туфельку вашей покойной матушки, она подошла — можно подумать, ее специально шили для мадемуазель Катрин, но я не могу отыскать вторую. Но ведь все башмаки были в одном месте?

Барон поднял бровь:

— Пропала туфелька? Но, Огюста, это в порядке вещей.

— Как это, в порядке вещей, господин барон?

— Но послушайте, Огюста, в сказках всегда так бывает. У нас здесь Золушка, которую я повезу на бал. А если меня не подводит память, у Золушки есть обыкновение терять туфельку, когда она едет на бал.

— Может, это и в порядке вещей, господин барон, но непонятно, куда делась туфелька.

Церковь еще не была освещена. Лишь на уровне плит пола находился источник мягкого света, перед которым мелькал порой силуэт ризничего или мадемуазель Софи Тюрнер — ясли. От электрических ламп, расположенных под соломой, на которой якобы покоился сын Божий, казалось, что они охвачены огнем.

Аббат Фюкс, завершавший в ризнице последние приготовления, пребывал в радостном настроении. Каппель же, наоборот, казалось, нервничал. Он поднялся в комнату на втором этаже и выглянул из окна. Снег, падавший крупными хлопьями до восьми вечера, рассеял сумерки бледным светом. Ризничий спустился вниз и попытался немного прибрать, но мысли его были заняты другим. Он то оборачивался на сейф, то подходил к двери и прислушивался к звукам, доносившимся с улицы. На площади дети обстреливали снежками снеговика, отмечая каждое попадание громкими криками удовольствия.

— Знаете, Каппель, — сказал священник, — у нас будет прекрасный праздник, и я думаю, все пройдет хорошо.

— Надеюсь, господин кюре.

— Да, да! Все пройдет замечательно, — подтвердил священник, поглаживая двумя пальцами свежевыбритые щеки.

Неожиданно Каппель выскользнул наружу…

Со второй половины дня маркиз де Санта-Клаус не покидал окрестностей церкви. Он то заходил внутрь и ненадолго садился, размышляя о чем-то; то кружил перед домом священника, то и дело посматривая на него; то прохаживался по саду, заложив руки за спину.

Около четверти одиннадцатого он открыл калитку, но не стал звонить в дом, а обогнул здание и быстро зашагал по аллеям сада. Пронизывающий ветер вскоре заставил маркиза спрятаться под навесом. Он присел на тачку кюре и, вынув из портсигара сигарету, зажал между зубами. Однако не прикурил. Облокотившись о колени, упершись подбородком в ладонь, он упорно вглядывался в сумерки. В какой-то момент пальцы его сжались — он услышал легкие шаги… слишком легкие.

«Вот и ты, голубчик», — подумал он, поднося руку к карману, где лежал браунинг.

Шаги приближались. Маркиз уже мог бы их сосчитать.

«Не горячись! Не нервничай! — уговаривал он себя. — Итак, даю ему еще четыре шага… четыре шага, потом включаю фонарь, наставляю пистолет и требую у этого приятеля свидетельство о рождении».

В ту же секунду он отскочил в сторону. Инстинкт, более надежный, чем рассудок, предупредил, что его расчеты ложны, что опасность ближе, чем он воображает.

Рефлекс сработал, но слишком поздно. Маркиз почувствовал невыносимое жжение в правом виске, в мозгу словно вспыхнула молния, и он потерял сознание.

Через несколько минут у него уже был кляп во рту, его старательно связали, накрыли пустыми мешками и привязали к одному из столбов навеса…

Блэз Каппель вошел в ризницу, весело насвистывая гимн:

— Что такое? Что такое? — спросил слегка шокированный аббат Фюкс.

— Простите, господин кюре, просто я вспоминаю о том, что вы мне только что говорили.

— О чем?

— Что все пройдет замечательно.

— Надеюсь.

— Я уверен в этом, господин кюре. Я поразмыслил и согласен с вами. Я напрасно портил себе кровь. Голову даю на отсечение, все пройдет превосходно.

Кюре бросил на ризничего озадаченный взгляд, отвернулся, чтобы скрыть улыбку, и заключил:

— Да услышит вас Бог, мой добрый Каппель.

— Уж если Бог не слышит своих ризничих, — громогласно заявил внезапно возникший из темноты человек с внушительной фигурой, — то нам, бедным грешникам, лучше уж молчать. Настаивать было бы бесполезно. Как считаешь, звонарь?

За этим удивительным заявлением последовал взрыв смеха.

— Ну-ну, дорогой Хаген, поуважительней к святому месту! — мягко упрекнул священник.

Мясник пришел ради детского праздника. Стараниями мадемуазель Софи Тюрнер все было уже готово в зале наверху. На елке висели игрушки и горели пятьдесят крошечных свечек. Вокруг клавира стояли рядом с сестрой ювелира двенадцать нарядных ребятишек. На скамейках тихо переговаривались родные. Послышался скрип калитки, шум заполнил сад, люди быстро собирались.

— Добрый вечер, господин кюре!

— Добрый вечер, друзья. Скорее поднимайтесь…

Зала заполнялась. Здесь присутствовали мэр Нуаргутт, доктор Рикоме, папаша Копф, парикмахер, аптекарь, само собой, Каппель, и другие… Вместе пришли почтальон и полевой страж Виркур, который пристроился поближе к шкафу, где хранилась накидка Деда с Розгами, которую ему вскоре предстояло надеть.

— Смотри-ка, — прошептала одна из девушек на ухо соседке. — Золушка запаздывает.

Кюре произнес короткую праздничную речь и вернулся в ризницу. По знаку мадемуазель Софи Тюрнер дети запели провансальский ноэль:

Гаспар Корнюсс в своей красной накидке шел к церкви. Его сильно качало, глаза горели, он был пьян. Он постучал еще в четыре или пять дверей и низким голосом задал сакраментальный вопрос: