Пьер Вери - Убийство Деда Мороза

Аббат Жером Фюкс, кюре Мортефона, маленького городка в департаменте Мёрт-и-Мозель, со вздохом облегчения поставил раку святого Николая на большой сейф в ризнице.

Холода прогнали последних аистов; стаи отощавших ворон с криками кружили возле церковного шпиля. На небольшой площади толпилась кучка веселых взрослых и румяных подростков. Девочки, от которых так и веяло здоровьем, водили хоровод и пели:

— Смотрите! — закричал какой-то мальчик. — Чудовище снимает свою шкуру!

Костюмированное шествие закончилось. Под общий смех «господин святой Николай» помогал разоблачиться похожему на желтого медведя чудовищу, которое в течение часа водил по городку, а оно — вернее булочник Пудриолле, исполнявший эту роль — скидывало шкуру, ворча:

— Черт побери! Хоть сегодня и шестое декабря, а я изрядно вспотел!

Святой Николай, покровитель Лотарингии, снял расшитое платье, митру, бороду и усы. Нацепив на нос очки, он предстал в своем истинном обличье — ризничего Блэза Каппеля.

Девочки показывали пальцами на здоровенного парня с болтающимся на поясе поверх белого передника целым арсеналом пил, сечек и ножей, и продолжали распевать во все горло:

Человек с ножами смеялся. Его звали Матиас Хаген и каждый год во время праздничной процессии он изображал мясника из легенды, убийцу троих детей, воскрешенных спустя семь лет святым Николаем. Ему и переодеваться не нужно было, так как он держал мясную лавку на Козлиной улице.

— Эй, пекарь, — крикнул он, — идем в «Гран-Сен-Николя», а? По-моему, мы заслужили по кружке пива! Фотограф, ты с нами?

Блэз Каппель вошел в церковь. Он был так близорук, что даже в очках наткнулся на стул.

Прихожане развлекались. Старики, сидя на низких стульях перед своими домами, с удовольствием посасывали длинные трубки. В пять часов уже смеркалось. Вразнобой доносились молодые голоса:

— Сюзель, мы уйдем без тебя!

— Плевать!

— Золушка, выпейте с нами ликера!

— Не могу, нет времени! Что скажут мои птицы?

В стороне в угрюмом одиночестве прошел изящный мужчина с орлиным профилем и печальным взглядом. Девочки все еще пели:

Аббат Фюкс, человек среднего роста, с густой темной бородой и мягким выражением лица, запирал в сейф в ризнице раку святого Николая: вдруг внезапно раздавшийся из шкафа с церковным облачением треск заставил его вздрогнуть. Священник прижал руку к сильно забившемуся сердцу — сердце у него было больное. Малейшего пустяка бывало достаточно, чтобы его взволновать. Затем он про себя улыбнулся: «Должно быть, это кот Матушки Мишель».

Минутой позже ризничий, преклонив колена перед алтарем, вошел в ризницу и от удивления выпустил из рук и одежду, и митру, и накладные бороду и усы.

Аббат Фюкс лежал распростершись на полу, запрокинув голову и раскинув руки. Блэз Каппель опустился рядом с ним.

Кюре был в сознании. Дрожащим пальцем он указал на открытый шкаф, а затем на узкую лестницу, начинавшуюся напротив двери, и пробормотал:

— Человек в маске… он прятался в шкафу… убежал по лестнице.

Хотя и тщедушный с виду, Блэз Каппель на самом деле был человеком сильным. Прихватив валявшиеся рядом каминные щипцы, он бросился по ступеням вверх.

— Не поднимайтесь, Каппель! — крикнул священник. — Лучше позовите кого-нибудь на подмогу.

Но ризничий уже исчез. Сверху послышался его голос:

— В окно он не выпрыгивал!

Священник приподнялся, медленно переводя дыхание.

— Осторожнее, Каппель! — крикнул он.

До него донесся звук быстрых шагов, хлопанье резко открываемых шкафов и, наконец, обрывки фраз:

— Здесь никого!.. И здесь!.. Однако каким образом, черт…

Заинтригованный аббат решился подняться наверх.

Прямо над ризницей находилась просторная комната, не имевшая других выходов, кроме лестницы и окна, глядящего с трехметровой высоты в сад перед домом священника. В комнате стояли скамьи, кафедра, клавир, и изредка священник проводил в ней духовные беседы с молодежью. Набожная остролицая женщина учила здесь девушек григорианскому пению и устраивала детские праздники. Ее звали Софи Тюрнер, она приходилась сестрой ювелиру Максу Тюрнеру, но проказники окрестили ее Матушкой Мишель из-за ее бродяги кота, убегавшего каждую неделю, которого она, подобно Матушке Мишель из поговорки, вечно повсюду разыскивала.

Тут же стояли три вместительных шкафа. Блэз Каппель распахнул их и вытряхнул содержимое. На полу вперемешку громоздились костюмы, используемые для представлений. В пестрой куче выделялись красные с белой отделкой плащ и шапка Деда Мороза и зеленоватое одеяние Деда с Розгами, которым родители так любят пугать непослушных детей.

Шкафы были пусты. Никого не оказалась ни под скамьями, ни за клавиром.

Священник и ризничий выглянули в окно. Ни на земле сада, ни на дорожках аллей, ни на пустующих в это время года грядках цветников — от дома и до отстоящей метров на десять невысокой стены, утыканной черепками, — не было никаких отпечатков следов. Человек явно не выпрыгивал в окно. Может, он взобрался по стене на крышу церкви и бежал оттуда? Невозможно: на гладкой стене ни одного выступа, чтобы уцепиться, ни одного окна, откуда могла бы свешиваться веревка.

Аббат Фюкс и Блэз Каппель смотрели друг на друга потрясенные. С площади еще доносились ослабленные расстоянием голоса поющих песнь святого Николая девочек:

Аббат Фюкс вернулся в ризницу, открыл сейф. Рака святого Николая была из гравированного серебра, прямоугольной формы, и имела двадцать сантиметров в высоту, десять в глубину и пятнадцать в ширину. Особую ценность ей придавали два крупных бриллианта, закрепленные по обеим сторонам золотыми зубцами.

Раку выставляли трижды в году: в Духов день, 6 декабря — в праздник святого Николая, и на рождественскую ночь. С приближением этих дней у преследуемого страхом перед возможным ограблением кюре начиналась бессонница.

— Ну, вот видите, господин кюре! Бриллианты на месте. Не стоит вам так волноваться.

За те десять лет, что Каппель исполнял в Мортефоне обязанности звонаря, церковного сторожа и певчего, а кроме того готовил священнику и вел его хозяйство, у него выработался покровительственный тон, свойственный старым слугам.